— Кроме того, — заметил в ответ на его мысли Оливер, — пальмы хороши тем, что не просят постоянно в долг, как друзья, и не задерживают платежей по счетам, как клиенты.
— Да, старик, — согласился Гэри, — у твоих клиентов тяжелая работа, кто спорит? Сьюты в отелях, частные джеты, такая нервотрепка — если бы я жил в такой роскоши, я бы просто не представлял, до чего жалко мне было бы умирать. Разве что из экономии: если жить вечно, то сколько ж денег на все это уйдет?
— Депрессивная мысль, — сказал Оливер, — а мне еще говорили, что вся нью-йоркская интеллектуальная богема нынче на прозаке.
— С ней мне никакого прозака не надо, — сказал Гэри и глазами показал на жену.
Тамми улыбнулась — сдержанной задумчивой улыбкой, очарование которой не проходило все эти годы.
Омоту выныривает, уцепившись за бортик, подтягивается одним рывком. По пояс высунувшись из воды, легко вылезает из бассейна. Даже не оглядываясь знает: все сейчас смотрят на нее. Ну да, молодая, красивая, сильная, с фигурой не модели, но спортсменки. Разве что грудь великовата.
И еще — единственная черная у хилтонского бассейна. Это Омоту тоже знает не оглядываясь.
Она снимает шапочку и встряхивает туго заплетенными косичками. Энергия заплыва все еще переполняет ее: к лежаку она идет словно по подиуму — одновременно расслаблено и быстро.
Оливер улыбается и приветственно машет: мол, наплавалась? Давай уже к нам!
Для сорокалетнего мужчины неплохо выглядит: три фитнеса в неделю дают себя знать. Плюс утренние пробежки, да еще, небось, какой-нибудь специальный массаж или чем там продлевают молодость те, у кого есть на это деньги? Впрочем, Омоту нет до этого дела: хороший любовник, интересный собеседник, что еще нужно? Про фитнес и пробежки она и вспомнила только потому, что рядом лежит забавный Гэри — Оливер сказал «одноклассник», а выглядит на все пятьдесят, если не на пятьдесят пять: лысый, полноватый, сухая кожа — в желтоватых веснушках, в молодости, может, было мило, а сейчас выглядят как старческие.
А его Тамми красивая, такая, в стиле Люси Лью. Интересно, думает Омоту, ее за глаза называют презрительно «бананом» — желтой снаружи, белой внутри? Надеюсь, ей все равно — мне во всяком случае все равно: я давно не реагирую на свист и оскорбительные окрики черных парней, которые видят меня с белыми мужчинами. Не для того я уехала из Нигерии, чтобы кто-то решал за меня, с кем я буду спать.
Как говорится, Америка — свободная страна.
А эта Тамми, кто она, кстати, — китаянка? Кореянка? Омоту совсем не различает азиатов. Наверно, Тамми тоже раздражает, что для американцев Азия — как одна страна. Первые годы Омоту приходила в ярость, когда кто-нибудь говорил «у вас в Руанде». Нет, понятно, белому американцу трудно отличить игбо от тутси — но можно хотя бы спросить «вы откуда», запомнить ответ, а потом посмотреть на карту: от Нигерии до Руанды полторы тысячи миль по прямой, а в реальности — все две.
Впрочем, кому нужна география: все и так знают — в Африке резня, голод, СПИД и женщины с голыми обвисшими грудями. Что-то вроде фильма «Ад каннибалов», который они как-то, укурившись, смотрели в колледже. Для такой Африки рок-звезды собирают деньги на воду, еду и нищих беженцев — хотя куда нужнее были бы новые гранты на обучение в Штатах, типа того, по которому Омоту приехала сюда восемь лет назад. Она считает: пусть те, кто готовы работать и учиться, получат нормальное образование — а потом сами решат, что им сделать для отчизны: переводить деньги родным, вывезти всех, кого еще можно, или вернуться назад, спасать свою страну.
Омоту не стала возвращаться — прочитав в газете, что президент Абача, правившей Нигерией полтора десятилетия, был предположительно отравлен двумя индийскими проститутками, доставленными в его апартаменты из Дубая, она еще раз порадовалась, что теперь не имеет никакого отношения ни к этой власти, ни к этой стране. Просто еще одна афроамериканка, кто определит — когда и откуда, может, ее предки здесь уже двести лет?
Но все равно противно, когда Нигерию путают с Руандой или Зимбабве.
Если бы комплексами неполноценности можно было мериться, то, увидев мой комплекс, сам Кафка закомплексовал бы так, что его комплекс неполноценности стал бы еще больше, чем можно предположить по третьему тому его собрания сочинений. Стал бы больше, но до моего все равно бы не дотянул.
Есть чем гордиться!
Когда мы только стали жить с Тамми, я ненадолго поверил — дня на три, не больше, — что теперь смогу быть уверенным в себе, как Клинт Иствуд или Оливер Уоллес. Но не тут-то было: стоит мне увидеть Тамми с другим мужчиной, я начинаю разрываться между двумя желаниями: немедленно исчезнуть или пристрелить его из кольта 45 калибра. К счастью, у меня нет ни кольта, ни шапки-невидимки, так что все, что мне остается, — насвистывать мелодию из мюзикла «Читайте кадиш», чтобы хоть немного утешиться.