Тайком от папы она сняла со своей сберкнижки крупную сумму и, трепеща, вручила ее Константину Сергеевичу вместе с заранее обусловленным его гонораром — двадцать пять процентов от «суммы вручения».
Через два дня тезка преобразователя позвонил маме по телефону и, шумно, по-собачьи, дыша в трубку, сообщил, что «операция прошла хорошо» и что «профессор надеется на благополучный исход».
Начались экзамены.
По английскому языку Тома неожиданно для себя самой схватила четверку. Это ее озадачило.
— Не знаю, что на меня накатило! — рассказывала она маме. — Я как в припадке была. Еще бы чуточку поднажать — и пятерка!
— Вот видишь! А ты уверяла: не дотяну! Не так страшен черт, как его малюют!
Маму продолжала мучить загадка Васи. Тот? Или не тот?
В конце концов она не выдержала, узнала номер служебного телефона В. И. Иванова и позвонила ему в институт из будки-автомата на углу.
— Кто это говорит? — строго спросил звучный баритон, вроде бы знакомый, но не настолько, чтобы сразу стало ясно: тот!
Мама назвала свою фамилию — по мужу.
— Что вам угодно?
Почти теряя сознание от смущения, неловкости и страха, мама с трудом выдохнула в трубку:
— Скажите, вы… Вася?
На том конце провода раздался смешок — короткий, негромкий, единственный в своем роде. Тот!
— В известном смысле Вася. А вы? Кто вы?
— А я… Ниобея!
(Это он, милый насмешник, так называл ее тогда, — у нее глаза были на мокром месте, и она часто пускала слезу по любому поводу, стоящему и нестоящему).
Трубка молчала. Минуту?! Вечность?!
— Таня, неужели это ты… то есть вы?
— Я, Вася!
— Вы… ты замужем, я надеюсь?
— Замужем. А ты… то есть вы?
— Тоже замужем… то есть… женат!.. Ниобея! Не верю своим ушам! Как ты… то есть как вы меня обнаружили?
— Вася, мне надо с вами повидаться. По одному делу. Я к вам приду, и мы обо всем поговорим. Хорошо?
Снова молчание. И уже сухо, почти официально:
— Я принимаю завтра от трех до пяти!
Все было ужасно! И то, как она поднималась по лестнице с трепыхающимся сердцем, с остановками через каждые пять ступеней, с вытаскиванием из сумочки ручного зеркальца, в котором отражалась пылающая клюква ее щек и носа, с запудриванием клюквы — проклятая ягода постепенно приобретала некрасивый сизый оттенок. И, наконец, ее появление в кабинете В. И. Иванова! Он поднялся ей навстречу из-за стола, статный, интересный, виски седые, окинул ее громоздкую фигуру, всю — от головы до ног — цепким, оценивающим мужским взглядом, и мама прочла в его глазах легкую усмешку. Разговора у них не получилось — какие-то сплошные междометия. Он первый спросил ее:
— А какое дело у вас ко мне, Татьяна Михайловна?
Мама сказала:
— Моя девочка держит экзамен в ваш институт. Как вы думаете, она… пройдет?
Он усмехнулся, пожал плечами.
— Это зависит только от нее самой!
Тут бы ей встать, попрощаться и уйти, а ее бес попутал, и она вдруг с какой-то развязной, пошлой игривостью, этак небрежно, даже нахально спросила:
— А разве мой посол у вас не был, Вася? Он должен был вручить вам свои верительные грамоты!
Он помрачнел, нахмурился.
— Какой ваш «посол»? И что это за «верительные грамоты»?
— Он такой… пухленький. Его зовут Константин Сергеевич, как великого Станиславского. А грамоты… — тут мама с той же невыносимой игривостью хихикнула, — грамоты у него… бумажные. Я, Вася, думала, что вы…
— Никакого посла у меня не было! — жестко сказал Вася. — Но если бы такой посол появился у меня в кабинете, он бы вылетел отсюда пробкой… вместе со всеми своими грамотами…
И замолчал, тяжело дыша.
Мама встала и пошла! В дверях обернулась. Взгляды их встретились, и теперь — мама готова была поклясться в этом! — в Васиных глазах она прочла жалость. И это было самое ужасное!
— Вася, — сказала мама, — Василий Иванович… даю вам слово… только ради дочери!
Он ничего не ответил, молча придвинул к себе папку с бумагами и опустил голову.
Когда мама спускалась по лестнице, едва передвигая непослушные ноги, на нее налетел кондор. Лицо у Марты Ибрагимовны выражало тревогу и страх. Она, видимо, хотела что-то важное сказать, но мама отмахнулась от нее. На улице из первого лопавшегося автомата она позвонила по телефону тезке преобразователя.
Ей долго не отвечали. Потом отозвался веселый мужской голос:
— А Константин Сергеевич уехал!
— Уехал? Странно! Не знаете, куда?
— Точно мне известно лишь то, что он уехал в тюрьму, но в какую именно, я не знаю.