Выбрать главу

Гаара тянулся к ней как к человеку, который мог дать ему ответы на множество различных вопросов. Он редко спрашивал что-либо открыто, но обитал рядом в надежде, что Вару прочитает его мысли и расскажет обо всем сама. Конечно, иногда ей и в самом деле это удавалось, и она заметно повышала уровень уважения к себе, но все же это были слишком завышенные требования. Кейджи не умела читать мысли буквально, не применяя никаких техник, и порой уловить размышления другого человека ей непросто. В случае Гаары это становилось только сложнее, но он по-прежнему прятался за своей песчаной броней, лишь изредка показывая то, что пульсировало внутри. Из-за этого Вару испытывала большие трудности, но ничего не говорила. Кровожадный демон боялся всего, что могло его ранить, и, как мидия, на уровне инстинктов оберегал свои нежные внутренности. Давить на него было нельзя.

Даже сейчас, глядя на прилепленный на подбородок широкий пластырь, он наивно полагал, что сможет скрыть свое беспокойство под привычной холодной маской. Кейджи не владела телепатией, но прекрасно знала о мотивах, вынуждающих подражать нехарактерной ему заботе. Он боялся, что надежда скрошится в его неаккуратных, нервно подергивающихся руках.

— Ты падала, — констатация, а не вопрос. Вару лишь многозначительно повела плечами, не находя причин отвечать. — Раны ведь заживут быстрее, если их не тревожить.

Гаара огляделся, словно желая отыскать следы ее баловства, и быстро пришел к тому, что больная, вопреки всем предписаниям, выбиралась на улицу. Он был хрупким и нестабильным, но далеко не глупым пациентом. Обманывать его почти бессмысленно, но Вару и не пыталась. Шиноби не знал, что такое открытость, и Кейджи показывала ему на собственном примере, как стоит вести себя с ней, чтобы их дело наконец сдвинулось с мертвой точки.

— Своим никчемным сочувствием ты их мне не вылечишь, — сказала она без неприязни, но с нотками скептицизма. Его неловкие попытки загладить свою вину лишь раздражали ее, не принося никакой пользы. Он не мог не замечать этого, но сейчас непонимание едва просвечивалось сквозь плотное мутное стекло его бирюзовых глаз.

— Никчемным?

— Оно ничего не стоит.

Вару сломала гротескную конструкцию, которую он успел соорудить за все это время, и ощутила легкое разочарование от того, каким наивным был ее подопечный. Определенные моменты, в которых Гаара совершенно не разбирался, делали его броню пористой, не такой непроницаемой, какой она всем казалась. Кейджи мысленно посмеялась над тем, что у него все написано на лбу. Буквально.

— Почему? — задал он ожидаемый вопрос, и Вару подперла голову рукой.

— Чтобы унять чужую боль, ты должен испытать то же самое, а не думать о том, как бы было ужасно оказаться в подобной ситуации. Если человек не понимает, как тебе больно, то много ли будут значить для тебя его утешения?

Взгляд Гаары прояснился, но быстро потух, не выдержав давления нынешних обстоятельств. Вару немного растерялась, когда он присел напротив ее кресла, посмотрев в глаза. Она о чем-то не знает? Что-то связанное с пониманием, с его собственным прошлым? Да, точно, Наруто Узумаки.

— По-твоему, я не могу понять тебя?

Кейджи скривила губы и отвела взгляд, не собираясь ему подыгрывать. Даже если это заметно упростит дело, они все равно не перейдут эту черту. У них нет ничего общего, и он ошибается, полагая, что это не так.

— Нет.

Гаара состроил что-то покрепче, и Вару хотелось поддаться деструктивности и избавиться от этого просто потому, что ужасно мозолило глаза. Непонимание. Он сам не заметил, как совершил поворот не туда.

— За всю жизнь я почти не испытывал физической боли, и вряд ли ранения на экзамене приблизят меня к страданиям других. Видя чужие раны, я лишь думаю о том, смертельны ли они, и иначе у меня просто не получается, — сказал шиноби спокойно, но не стал скрывать просветов досады. Кейджи пришлось сильно потрудиться, чтобы дослушать до конца. — Но я вполне могу понять другую твою боль. Ты ведь ходила на холм, верно? Там могила твоего отца.

— Нет, ты все еще не понимаешь.

— Но ведь и я…

— Нет, не обманывайся. Мы не похожи, — перебила его Вару резко, но без раздражения. Гаара умел проводить параллели, и так как общность сейчас была для него важнее всего, он цеплялся за то, что хоть как-то ее напоминало. Вот только ему не хватало одного-единственного ощущения, от которого уберегал его песок.

Кейджи успела восстановить чакру, поэтому без труда встала на ноги. Гаара поднялся следом за ней, сделав шаг назад. Всмотревшись в его бледное лицо, в темные круги под глазами, Вару не нашла в себе ни капли жалости к нему. Он удивлялся, и эта эмоция настойчиво пробивалась сквозь броню, вынуждала сердце выколачивать свой волнительный ритм.

— Если так грезишь о боли… Если тебе так хочется понимать других, то я помогу…

Пальцы складывались в знаки, вызывая на лице джинчурики сильное недоумение. Он не знал, что это так много для нее значит, а затем пришло внезапное осознание происходящего. Ладонь уперлась в выросший щит из песка, не подчиняющегося воле Гаары, но возникшая печать излучала не разрушение, а тонкий, мелодичный звук. Вару была полна решимости, так что не остановилась, когда кровожадные песчинки стали стремительно поглощать ее руку. Она прикрыла глаза, содрогнувшись, когда барабанные перепонки болезненно заколебались от крика.

Раздраженные рецепторы вполне могли свести с ума. Кейджи, пусть и охваченная приступом злости, не распространяла боль необдуманно, воспроизводя то, что ощущала сама в тот день, как ей раздробили ноги. На это уходило слишком много чакры, и песок уже обвился кольцом на шее, спрессовываясь и сужаясь, давлением на горло перекрывая путь воздуху.

Именно этого чувства так Гааре не хватало. Физической боли. Сильной, сводящей с ума. Страдания совершенно иного рода, нежели душевные, но не менее значимые. Ради того, чтобы он ощутил это в полной мере, Вару готова была отдать свою жизнь.

***

Из объятий сна Кейджи вырвало чье-то назойливое присутствие. Открыв глаза, она безразлично уставилась на лицо уже знакомой медсестры, что внимательно осматривала ее на наличие более серьезных повреждений. Саднящая боль в шее подтвердила догадки Вару о том, что она, похоже, осталась жива, и от этого по венам вместе с кровью заструилось облегчение. Кейджи повернула голову к окну, замечая виновника своего внезапного пробуждения.

Темари стояла, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего, и Вару тихо посмеялась, представляя, насколько диким казался ей подобный поступок.

— Ты точно сумасшедшая, раз зашла так далеко. Говорила же, что не будешь использовать гендзюцу, — сказала куноичи строго, не находя в поведении Кейджи ничего граничащего со здравым смыслом.

— Я говорила, что не тратила свою чакру. Про то, что не буду использовать ее вообще, речи не было. К тому же, без техник Гаара рискует лишиться рассудка раньше, чем поймет, что готов следовать своей новой цели, — ответила Вару так, словно уже давно подобрала слова для такой ситуации, и улыбнулась, все еще радуясь продолжению своей жизни. Темари явно не знала деталей, однако произошедшее лишь подтверждало ее опасения. И в этом не было никакой ошибки.

— Он мог убить тебя, — сказала она, дождавшись, когда медсестра подведет итоги и, дав наставления, покинет комнату.

— Он может сделать это в любое время.

Куноичи надолго замолчала, и Вару бесполезно лицезрела потолок, чувствуя, как тело пробирает легкая дрожь. Это не могло пройти бесследно не для кого из них. Она действовала необдуманно, идя на такой большой риск. И дело было не в ее жизни, а в хрупком рассудке подопечного, что вполне мог травмироваться еще больше. Однако Кейджи быстро избавилась от этой мысли, так как худшее все равно не произошло, и она в тот момент не увлеклась, не поддалась яркому желанию отомстить, чье пламя поглощало ее с неистовой жадностью.

— Я не понимаю тебя, — прошептала Темари, и ее голос полностью отразил все негодование, которое она испытывала сейчас. Кейджи и не рассчитывала на понимание, довольствуясь тем, что ей не мешают.