Тем, же, вечером, окончательно морально раздавленная, Ламия Хатун, которая была одета в лёгкое полупрозрачное сиреневое платье уже стояла в почтительном поклоне перед пожилым Султаном, облачённым в шёлковую серую пижаму и парчовый черничного цвета халат, при этом она не смела даже взглянуть на него из-за того, что ей было отвратительно, но пришлось собрать в себе все силы. Хатун даже судорожно, не говоря уже о том, что вся, дрожа от, переполнявших чувств, вздохнула, и, получив высочайшее позволение, робко подошла, и, плавно опустившись на одно колено, поцеловала полы халата, не смея даже вздохнуть.
При этом, Повелитель бережно дотронулся до её, аккуратно очерченного подбородка сильной рукой, плавно поднял с колен, и, не говоря больше ни единого слова, решительно принялся целовать, раздевать и ласкать испуганную до смерти, Хатун, требуя от неё выполнения таких вещей, от которых её воротило, но она покорно выполняла, мысленно молясь о том, чтобы всё скорее закончилось.
Её молитвы были услышаны под утро, когда Султан выгнал Хатун. Она, вся дрожа от, переполнявшего её всю отвращения и жгучей ненависти на проклятую москальку, выбралась из постели, и, собрав своё платье с пола, ушла.
Покинув проклятые покои, Ламия шла по коридору, ничего не видя из-за, застлавших изумрудные глаза, пелены горьких слёз. Она даже не сдерживала в себе рыдания, а в мыслях проносилось одно: «Я хочу умереть! Зачем мне жить, ведь я вся в грязи, словно девка из дешёвого портового барделя!?»
Наконец, так и не заметив того, как дошла до территории гарема, где её встретила, вернувшаяся из кухни, Санавбер, ходившая туда за охлаждающим шербетом для себя и Селима. Девушки поравнялись. После чего, не говоря ни единого слова, Ламия накинулась на противницу с мощными пощёчинами.
Санавбер не ожидала такого нападения и даже инстинктивно попыталась защититься. Только всё безрезультатно. Её противница находилась в таком ужасном душевном состоянии, что полностью не владела собой и избивала, уже лежащую на каменном полу и в крови, прекрасную икбаль юного Престолонаследника.
Вот только забить несчастную девушку до смерти, Ламии не позволили, вовремя прибежавшие на шум, возглавляемые Газанфером-агой, молодые аги. Они мгновенно оттащили, уже бьющуюся в истерике, рыжеволосую Хатун от, уже не подающей никаких признаков жизни, Санавбер Хатун, лицо которой было избито.
-- Бросьте Ламию Хатун в темницу! Шехзаде решит её судьбу, когда полностью поправится!-приказал помощникам кизляр-ага, и, крайне бережно подхват ив икбаль на руки, утащил её в лазарет, где, уложив на кушетку, приказал лекарше, из кожи вон лезть, но вернуть избраннице Престолонаследника утраченную красоту. Та всё поняла и взялась за своё ремесло.
Не желая, ей мешать, Газанфер-ага вернулся в гарем, в панике, думая над тем, как ему утром деликатно сообщить обо всём Баш Хасеки и особенно Шехзаде Селиму с Повелителем.
Среди ночи, так и не дождавшись возвращения к нему возлюбленной, Селим на ватных ногах и пошатываясь, покинул гарем, и, узнав от преданного Газанфера о том, что в ходе несчастного случая, Санавбер Хатун находится в лазарете, пришёл туда, но только подойдя к постели, шатаясь из-за невыносимого головокружения, словно корабль в беспощадный шторм, как лишился чувств, упав на пол возле кушетки, на которой спала его избранница, чем и разбудил её.
--Селим!-встревоженно воскликнула юная девушка, склонившись над любимым, что привлекло к ним внимание молодых помощниц лекарши. Они мгновенно подошли к парочке и принялись приводить в чувства юного Престолонаследника втирая ему в вески эфирное масло с весьма резким запахом, благодаря чему, он постепенно и уже лёжа на соседней кушетке, очнулся, но для своего успокоения, лекарша оставила его вместе с юной икбаль, красивое лицо которой не особо-то и пострадало в ходе избиения, ещё на пару-тройку дней, а после отправить их в покои к кому-нибудь из них, периодически проверяя, как они себя чувствуют.
Конья.
Неделю спустя.
За это время Селим с Санавбер полностью поправились, и, придя в ужасное душевное состояние Ламии Хатун, вызванное отвратительным хальветом с Повелителем, простили её, став к ней ближе душевно, благодаря чему молодые люди выяснили все свои разногласия и даже подружились. Ламия перестала питать иллюзии о возможном счастье с Шехзаде. Теперь она стала служанкой Санавбер. Нурбану Султан души не чаяла в воспитаннице, продолжая наставлять её на истинный путь. Они часто проводили время вместе, душевно беседуя за распитием шербета, даже не подозревая о том, что в один из зимних, даже морозных вечеров, когда Повелитель призвал к себе наследника, между ними произошёл резкий и весьма неприятный разговор, о котором юная Санавбер узнала, когда, словно почувствовав не ладное и не обращая внимания на, приказы стражников вернуться в гарем, все-таки вбежала в султанские покои, и, приблизившись к балкону, увидела, как Повелитель крепко схватил ничего не понимающего сына за горло, что у того, аж из красивых серо-голубых глаз брызнули слёзы искреннего недоумения с невыносимым страхом. При этом, Властелин грозно смотрел на него и гневно прокричал, что у юной девушки, аж пошёл мороз по коже: