Только юная Хасеки ошалело отшатнулась от него, словно ошпарившись и не обращая внимания на, душившие её горькие слёзы, вызванные, испытываемой израненной душой, невыносимой болью от предательства, инстинктивно создала преграду из рук и принялась обличительно орать на мужа:
--Это, что ты творишь, Селим?! Неужели забыл свою утреннюю клятву о том, что, кроме меня в твоей постели никого не будет?! Что я вижу теперь? Ты не только развлекаешься с наложницей, но ею стала моя горячо любимая сестра! Зачем ты так со мной поступаешь?! А?!
От столь душераздирающих слов возлюбленной, Селим почувствовал себя последней тварью, не говоря уже о том, что предателем, из-за чего понимающе вздохнул, и, окончательно смягчившись, предпринял отчаянную попытку успокоить жену, но она, продолжая, испытывать невыносимую боль от предательства двух родных и любимых ею людей, влепила мужу звонкую пощёчину и, как ошпаренная, выбежала из главных покоев, провожаемая потрясённым взглядом, потирающего, горящую от удара щеку, Селима, впавшего в лёгкий ступор и совершенно забывшего про, до сих пор лежащую в постели Тангюль Хатун.
Ставшая невольной свидетельницей всей этой душераздирающей сцены, разыгравшейся между венценосными супругами, Тангуль поняла, что ей сейчас лучше немедленно пойти в покои к сестре для того, чтобы успокоить её, заверив, что она совсем не враг ей и никогда таковой не будет.
Для этого, юная девушка выбралась из постели, и, быстро подобрав с пола простенькое шёлковое платье, оделась, затем получив одобрение от, погружённого в мрачную задумчивость, Властелина, почтительно ему поклонилась и вышла из покоев, на ходу поправляя одеяние.
Оказавшись в, залитом тусклым медным мерцанием от, горящего в чугунных настенных факелах, пламени, мраморном коридоре, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, юная девушка пошла прочь от главных покоев. Вот только далеко пройти ей не удалось, ведь, в эту самую минуту, в одном из самых ближайших коридоров, её подкараулил Аслан-ага, успевший, понять, что причиной бурной ссоры венценосной четы и того, что прекрасная Султанша выбежала из покоев вся в слезах стала Тангуль Хатун. Это вызвало в юноше ярость, воодушевлённый которой, он бесшумно подошёл к ней сзади, и, крепко зажав ей рот рукой, прижал к себе так, чтобы у неё не было никаких шансов для попыток вырваться и убежать, потащил в самое тёмное, не говоря уже о том, что укромное место, где им никто не помешает разобраться.
--Да, ты с ума сошёл, ага! если ты причинишь мне вред, либо убьёшь, тебе не жить, ибо я икбаль Повелителя и родная сестра Его Баш Хасеки Санавбер Султан!--защищаясь, в ужасе воскликнула девушка, когда хранитель главных покоев затащил её в один из тёмных закутков и отпустил.
Юноша ядовито ухмыльнулся, и, влепив Хатун звонкую пощёчину, угрожающе проговорил:
--Ошибаешься! Умрёшь ты, да и то, если я снова увижу госпожу Санавбер султан, выбегающую из главных покоев Повелителя, либо услышу о том, что они снова ссорятся из-за тебя! Никто тебя даже и не хватится!
Тангуль всё поняла, и, почтительно откланявшись, убежала, продолжая, внутренне вся дрожать от страха за свою жизнь, прекрасно понимая, что здесь она ничего не стоит, в мире беспощадности, жестокости, коварства, лжи с предательством.
Так ни разу и не сомкнув глаз за всю ночь, юная Баш Хасеки с первыми лучами солнца и с, опухшим от слёз, лицом, не говоря уже о том, что вся растрёпанная, пришла в просторные, выполненные в бирюзовых тонах покои Михримах Султан в тот самый момент, когда та пила утренний кофе, царственно восседая на бархатной тахте, одетая в яркое парчовое лазурно-синее платье с дополнением золотого шёлка и газа. Её шикарные волосы были заплетены в толстую косу и на них переливалась всеми цветами радужного спектра бриллиантовая корона. При этом, красавица Султанша находилась в приподнятом настроении, пока ни заметила присутствие невестки:
--Что это с тобой, Санавбер? Почему ты пришла ко мне в таком ужасном виде? Ты видимо, забыла о том, что жене Султана не подобает так расхаживать по гарему! Иди немедленно к себе и приведи себя в порядок!-встревожившись не на шутку, приказала она невестке.
Санавбер почтительно поклонилась, и, сдержано вздохнув, начала выяснять с ней отношения:
--В том, что я так ужасно выгляжу, виноваты прежде всего вы, Госпожа! Ведь это именно Вы отправили к Селиму этой ночью наложницу, прекрасно зная о том, как сильно я люблю его и желаю быть у него единственной женщиной, как в сердце, так и в постели, не говоря уже о том, что в жизни.