--О чём это вы, госпожа?! Как можно? Да и, кто мы такие для того, чтобы покушаться на членов правящей Династии?!-попытался выкрутиться ага, чувствуя себя крайне не уютно от, прикованного к нему, проницательного бирюзового взгляда Баш Хасеки, не поверившей ни единому его слову, что вызвало в нём лёгкую нервозность, которую он отчаянно пытался скрывать под маской любезности, что нельзя было сказать о его собеседнице, задумчиво посматривающей на, прикреплённые к каменным стенам, чугунные факелы, размышляя над тем, нельзя ли воспользоваться одним из них для того, чтобы убрать со своего пути, привязавшуюся к ним, как репей, дотошную Султаншу.
--Даже думать об этом не смей, Хатун, а мигом окажешься на дне Босфора с удавкой на шее! Не забывай о том, что перед тобой законная главная жена Султана Селима и мать его наследного Шехзаде Орхана! Знай своё место!-предостерегая рабыню от опасной ошибки, вразумительно прикрикнула на неё Санавбер, что заставило её вздрогнуть от неожиданности.
Наложница нервно вздохнула. Только Баш Хасеки уже не было дела до рабов, продолжающих, выяснять друг с другом отношения. Она с царственными грацией и достоинством ушла в главные покои для того, чтобы, прижавшись к заботливой груди возлюбленного мужа, попытаться забыть о, снедаемом её трепетную душу, беспокойстве за их совместный покой и счастье, не понимая одного, откуда в ней взялась чрезмерная подозрительность ко всем дворцовым обитателям.
--Нашему душевному спокойствию пришёл конец, Селим!-печально вздыхая, поделилась с мужем юная Султанша, стоя перед мраморным балконным ограждением и задумчиво посматривая на, скованный льдом, Босфор, не говоря уже о плавно падающем и медленно кружащемся, пушистом снеге. Из трепетной груди вырвался вздох невыносимой душевной усталости, не укрывшейся от музыкального слуха молодого Султана. Он понимающе вздохнул в ответ, и, мягко подойдя к возлюбленной, заботливо накрыл её, ставшие холодными, как лёд, изящные руки своими сильными руками для того, чтобы хоть немного согреть их. бирюзовые взгляды, крепко любящих друг друга, молодых супругов встретились, излучая огромное душевное тепло.
--Не у тебя одной возникло такое ощущение, Санавбер. У меня уже на протяжении трёх дней подозрение на то, что, если мы ничего не предпримем для нашего общего спасения, стражники со дня на день выдадут нас моим коварным сестрицам с их преданными визирями, а уж они непременно позаботятся о том, чтобы мы безвременно покинули этот грешный и, полный коварных интриг, мир.-поделился с женой Селим своими душевными переживаниями.
Между супругами воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Санавбер мягко подошла к, стоявшей на балконе, тахте, обитой светлой парчой, и, плавно опустившись на неё, грациозно сложила одну ногу на другую и подпёрла рукой, аккуратно очерченный подбородок, при этом задумчивый взгляд был направлен куда-то вдаль. Мысли Султанши занимало то, как им уцелеть, не говоря уже о том, что выйти с честью из той смертельно опасной ситуации, в которой они находились, вот уже целую неделю.
--Нам необходимо как можно скорее прекратить весь этот спектакль, вернуться в Топкапы, занять законное место на османском престоле и казнить всех наших врагов. Только в этом случае мы сможем спокойно дышать, не боясь того, что нас убьют по приказу Михримах Султан. Нам необходимо самим нанести им беспощадный и сокрушительный удар, Селим.-воинственно произнесла юная Баш Хасеки, сама от себя не ожидая подобного, что пришлось молодому человеку по душе и заставило призадуматься.
Он продолжал стоять у ограждения, оперевшись руками о мраморную перекладину и потеряно смотреть на, скованный льдом, Босфор, а из мужественной груди вырвался измученный вздох, не укрывшийся от музыкального слуха юной Баш Хасеки. Она снова подошла к мужу, и, ласково гладя его по бархатистым щекам, вдумчиво всмотрелась в бездонную бирюзу глаз любимого, в которой отчётливо прочитывалась невыносимая душевная боль и усталость вместе с сомнением. Ему было крайне не легко решиться на то, чтобы отдать приказ о казни Михримах, но на кону стояли жизни его двух жён и детей, что являлось куда-более важным аргументом.