--Сегодня я принял решение о твоей казни, Михримах. Тебя сейчас задушат шёлковым шнуром, но в моих силах всё отменить. Дело за небольшим, всего-то попроси у меня с моими Хасеки прощения за все те злодеяния, что ты причинила нам и покайся.
В эту самую минуту в камеру вошли палачи. Луноликая Султанша заметила их появление, но, продолжая, оставаться в боевой позиции, с нескрываемым презрением плюнула брату в лицо и снова царственно отвернулась от него, что послужило для Селима отрицательным ответом. Он печально вздохнул, и, утеревшись парчовым рукавом, ушёл, а неукротимой Султаншей занялись палачи, набросившие ей на тонкую шею шёлковый шнурок и принялись сдавливать его, что сопровождалось гневными высказываниями Михримах в адрес ненавистного брата, но вскоре всё закончилось. Наступила мрачная тишина. Справедливая казнь Султанши с её подельниками свершилась.
А тем временем, чувствуя, что возлюбленный будет нуждаться в её утешении, Санавбер уже находилась в его просторных покоях, выполненный в красных и розовых оттенках, удобно сидя на бархатной тёмно-коричневой тахте в лёгком медном мерцании, горящих в золотых канделябрах, свечей, одетая в шикарное парчовое платье свекольного цвета. Девушка была погружена в мрачные мысли о том, какого сейчас на хрупкой, как горный хрусталь, и истерзанной невыносимыми страданиями, душе у её любимого, ведь отдать приказ о казни родного человека не легко и даже невыносимо больно, хотя Михримах Султан заслужила именно такого финала своей жизни. Вот только, почему на душе у самой Санавбер совсем не ощущалось лёгкости, хотя она и должна бы радоваться такому исходу, не говоря уже о том, что дышать свободно, из-за чего из её трепетной груди даже вырвался печальный вздох.
Вот только вскоре, девушке пришлось выйти из своей мрачной задумчивости, ведь, в эту самую минуту, бесшумно открылась дверь, и в свои просторные покои вернулся, погружённый в невыносимую скорбь, Селим, добрые серо-голубые глаза которого блестели от горьких слёз, продолжающих, терзать несчастного, приводя его к полному душевному и эмоциональному истощению. Вернее, его глаза даже покраснели и выглядели воспалёнными, а он сам нуждался в немедленном утешении и покое, которые ему могла обеспечить горячо любимая жена, являющаяся для него, душевным другом и заботливой возлюбленной, в жарких объятиях, которой он хотел утонуть и забыть обо всех горестях с проблемами.
До сих пор сидящая на парчовой тахте и глубоко погружённая в мрачную задумчивость, Санавбер, наконец, очнулась, и, словно угадав скорбные мысли любимого, всё поняла и, печально вздохнув, грациозно поднялась, и, плавно подойдя к мужу, крепко обняла его со словами, похожими на тихий вздох:
--Не нужно ничего говорить, Селим! Мне хорошо понятна твоя душевная боль.
Он измождённо вздохнул, инстинктивно замыкая крепкие объятия на стройной, как молодая сосна, талии возлюбленной жены, и, понимая, что больше не может сдерживаться, дал волю чувствам, уткнувшись мокрым от недавних слёз красивым лицом ей в плечо.
--Если бы только Михримах, переступив через свою гордыню с беспощадной ненавистью ко мне, попросила у меня прощения, я бы непременно помиловал её и даже, возможно выдал бы замуж за кого-нибудь из моих визирей.-с невыносимой болью в хрупкой и истерзанной невыносимыми страданиями душе прорыдал молодой человек.
Только Санавбер ничего ему не ответила. Вместо этого, она с жаром и неистовством целовала его заплаканное лицо, желая, тем-самым немного успокоить любимого. У неё это хорошо вышло. Между ними вспыхнула беспощадная головокружительная страсть, взорвавшаяся, словно самый мощный и сокрушительный вулкан.
А несколькими часами ранее, в гареме, тоже проводились выявления с дознаниями преданных сторонников Михримах Султан, проходящие под пристальным руководством Назенин Султан с Нурбахар Хатун, возглавляемое Мустафой Пашой, который и допрашивал с пристрастием всех калф, евнухов, наложниц, лекарей, стражников и поваров, что продлилось на протяжении всего дня. Всё завершилось обширными казнями всех предателей. Их безжалостно задушили и бросили в прорубь Босфора.
Казалось бы, жизнь султанского гарема должна начаться с чистого листа. Вот только никому облегчения это не принесло. Да и, Разие Султан, глубоко потрясённая известием о массовых казнях, ученёнными её мужем по приказу брата, над верными людьми их общей старшей, ныне покойной, сестры, пришла в такую ярость, что в пылу гнева прокричала мужу троекратно: «Я с тобой развожусь!»