--Шехзаде!-испуганно воскликнула юница, и, не подрассчитав немного, оступилась и упала бы с банкетки, тем-более она уже начала падать, но юноша вовремя среагировал, стремительно подхватив красавицу себе на руки. Их, полные огромного искреннего тепла, взгляды встретились, от чего красивые лица залились румянцем лёгкого смущения от, вспыхнувшей между ними, искры взаимной душевной симпатии.
--В следующий раз, постарайся не рисковать собой, Хатун.-собравшись, наконец, с мыслями, доброжелательно посоветовал ей юноша.
Девушка застенчиво ему улыбнулась, чувствуя, что ещё немного и её трепетное сердце выскочит из груди от, испытываемого, волнения, но сумев, совладать с собой, она тихо выдохнула:
--Простите меня за то, что заставила вас поволноваться за меня, Шехзаде!
Санавбер произнесла эти слова столь очаровательно и невинно, что юноша не смог сдержать, нахлынувших на него бурных чувств с порывами и пылко поцеловал её в сладкие, как ягоды спелой земляники, алые губы, что стало для девушки полной неожиданностью. Она даже растерялась, ведь это был самый первый поцелуй в её такой короткой, но уже насыщенной жизни, не догадываясь о том, что свидетельницей всей этой романтической сцены стала, пришедшая в покои к Шехзаде для того, чтобы забрать девушку и отвести её в гарем, Джанфеде Калфа.
Конечно, эта сцена оказалась подстроена Нурбану Султан, решившей, наконец, устроить Шехзаде с её подопечной нормальную встречу, а не как та, что произошла между ними рано утром. Вот только, хотя птенчики и попали в клетку, но теперь сама старшая Калфа оказалась растеряна. Ведь, раз между Хатун с Шехзаде произошёл первый поцелуй и, как Калфе с Баш Хасеки, показалось, вспыхнула искра взаимной страсти, которую парочка, пока не распознала, Санавбер, как того велят обычаи, положено переселить из общей комнаты в покои для фавориток, чем Калфа и решила заняться. Вот только, как увести юную девушку из покоев, она не знала, из-за чего решила не мешать парочке, а лучше пойти и подготовить отдельные покои, не говоря уже о том, чтобы выбрать для Хатун самых верных проверенных служанок.
Вот только, самозабвенно целующимся голубкам, не было до неё никакого дела, хотя их романтическая идиллия прервалась ими самими. Вернее, это сделала сама юная девушка, вспомнив о благоразумии.
--Нет! Мы не должны... Это безнравственно... Ведь мы совсем друг друга не знаем.-смущённо краснея, пролепетала она, чувствуя, с какой искренней нежностью, юноша гладит её по бархатистым щекам, что вызвало в ней трепетный вздох, пока их бирюзовые взгляды, ни встретились, и он, приятно поражённый её искренностью, заинтересованно спросил:
--И, что, же, тебе хочется?
Санавбер снова трепетно вздохнула и всё с той, же, душевностью заговорила, что вызвало в парне ещё большую симпатию по отношению к юной прелестнице:
--Я, конечно, хорошо знаю о том, что принадлежу тебе, и ты, когда пожелаешь, в праве воспользоваться мной, как наложницей. Только я не хочу начинать наши взаимоотношения с постели, так как это безнравственно, предаваться плотским утехам. Не зная друг друга и без любви, а лишь из-за того, что так надо. В твоём гареме итак полно безотказных «курочек», которые, стоит тебе только приказать, либо щёлкнуть пальцами, тут, же, прибегут и ублажат так, как потребуешь. Я хочу стать для тебя душевным другом, с которым можно поговорить обо всём том, что не даёт тебе покоя, но не позволяет обсудить с Баш Хасеки. Да и привилегии с властью за счёт тебя мне не нужны. Ты мне нужен, Селим, как: человек, друг, защитник, брат, возлюбленный, но не в коем случае не как господин и хозяин. Так и я готова стать тебе: другом, сестрой, душевным покоем, возлюбленной и даже матерью нашим будущим детям.
Глубоко тронутый искренностью Хатун, Селим, сам того не заметил, как, крайне бережно опустил её на мягкий, благодаря длинному шелковистому ворсу, пёстрый ковёр, напоминающий луговую свежую травку, при этом юноша продолжал сжимать девушку в заботливых объятиях, добровольно утопая в её ласковой бирюзовой бездне кристально чистых глаз, мысленно признаваясь самому себе в том, что вот она, та девушка, которую он искал все эти годы и нуждался в её душевном тепле, из-за чего понимающе вздохнул и задал ей последний, но очень важный для них обоих вопрос:
--И, что, же, мы станем делать в случае, когда моя многоуважаемая Баш Хасеки станет присылать тебя ко мне для жарких хальветов?
Санавбер ненадолго призадумалась, но потом, так же откровенно, как и прежде, ответила: