У меня – словно бы – перехватывает дыхание. И я прошу показать этот сад.
Мы бредём под салатовым куполом: листва плотная, одаривающая благой тенью в самые жаркие из дней; сквозь эти шапки – едва-едва – так и норовят проскользнуть ненавязчивые и очень редкие солнечные лучи: они касаются земли и нагревают дорожку. Деревья обнимают друг друга своими кронами: так они велики и близки. Ни единый сучок не нарушает идиллию изображаемого, все веточки на своих местах – усмирены и личной миссией награждены (миссией создания забвения и красоты). На плечо мне приземляется рухнувший (а, может, решивший приласкаться) крохотный бутон цветка. Я снимаю его и, поцеловав, закладываю в волосы. Любое – даже самое крохотное, самое юное – создание, взращенное Землёй должно быть награждено. А этот, покинувший отчий дом, сорванец лимонного цвета заслужил особую награду за свой сумасшедший, но направленный на благоговение, прыжок.
Теневой сад сменяется – через калитку-малютку – кустарниками и прудом, над которым нависает одно-единственное могучее дерево, отчего часть воды приятно сокрыта. Всё остальное разве что не искрится от чудесного солнца, пригревающего каждого жителя сада.
Я оборачиваюсь на мужчину, позволившему мне двигаться чуть впереди, и спрашиваю разрешения. Он, закладывая руки в карманы и отводя взгляд, отвечает, что я могу забавляться здесь, как пожелаю. И я желаю скинуть, наконец, сандалии (узкие и натирающие), которыми меня подкрасили при выходе из Монастыря, и сигануть в воду. Подол платья парирует над голубой гладью, ибо я крепко сжимаю его в руках, но, едва намокнув миллиметром края, плескается вместо со мной. Изнуряющая духота пропадает. Пруд неглубокий: дальше щиколоток не погружаюсь.
Я зову Гелиоса. Легкомысленно. Прошу присоединиться и взмахиваю мокрыми ладонями ввысь. Мужчина отказывается и бредёт дальше: приходится нагонять. Грустное лицо скоблит мой восторг, и я притупляю напрасные чувства.
– Контролируй себя, – говорит Бог Солнца. – Следи за собой.
Мы проступаем к зелёному лабиринту – крохотному и игривому. Затеряться там не затеряешься, но мягкие стены приятно напирают на плечи. За территорией сада и, соответственно, каменным ограждением высятся хвойные гиганты. Гелиос предупреждает, чтобы без нужды и согласия дом я не покидала (в часть дома – хвала этим странным богам! – входил сад, но манящий еловым запахом лес – нет).
– А где дерево инжира? – спрашиваю я.
– Недалеко от лабиринта есть ещё один сад, – отвечает мужчина и на моё шутливо раздосадованное лицо добавляет: – Потом найдёшь. Он совсем мал.
Гелиос озирается на дом и, говоря, что скоро начнёт поспешно темнеть, велит уходить. Мы возвращаемся.
Мужчина отдаёт себя работе, и я впервой наблюдаю за ним в кабинете: за станом, возвышающимся над дубовым столом, за напряжённым лицом. Гелиос бормочет что-то под нос, разворачивая и читая многочисленные письма, а я – за неимением дел в округе – устремляюсь на второй этаж. Предстоит знакомство со спальней.
Гардина прикрывает множество узких и высоких окон, к которым вплотную жмётся двуспальная кровать. Я расправляю руки и птицей приземляюсь в жёсткое – должно быть, после стирки – бельё, кутаясь в бесконечных одеялах.
О чём ещё ты могла мечтать, Луна?
Одна из стен украшена золотыми солнцами, противоположная ей сокрыта комодом, зеркалами и жердью с плечиками для одежды.
Я поднимаюсь и подкрадываюсь к трюмо. В верхнем ящике лежит жемчужного цвета гребень. Не просто случайно позабытый, а намеренно оставленный. И я улыбаюсь, принимая его. Улыбаюсь и веду по волосам, распутывая последствия долгой дороги. Полотно рокочет по лопаткам.
Человек, принявший меня в дом, позаботился о каждой детали.
Не верь словам, зри действиям.
Обрати внимание, Луна, здесь нет ни пылинки. Значит, к твоему приезду готовились и не в последний момент. Значит, тебя ждали. Значит, хотели видеть.
Я стаскиваю с себя платье и отшвыриваю его за гардину – на подоконник; дабы завтрашнее солнце приласкало его с утра и высушило мокрый подол. В зеркало на меня смотрит всё та же Луна, заслужившая чем-то милость Солнца. И в зеркале этом я вижу отпечаток Яна, который прикладывается к моей шее, чтобы попробовать крохотную частичку тела.
Брось.
Подумай, Луна, кто сделал для тебя больше. Нет-нет. Во имя тебя.
Одеяла загребают в объятия и велят позабыться сном. Ян оставляет спальню и больше не возвращается: неудовлетворение от несостоявшегося поцелуя гложет нас обоих, я знаю.