Не знаю, что удивляет больше – ропот во взгляде на меня смотрящего, что опасливо переменил принципы, или все противоречивые действия человека, что опасливо их не переменил и причина тому различна.
Предполагаю, хозяйский снобизм велел открыть эти торги – во имя/для меня, а хозяйский эгоизм велел сделать сумму заоблачной, дабы ни один из небесных богов не посмел овладеть такой женой. Но один всё-таки посмел…тот, которого он сбросил со счетов, выведав о возможной симпатии и причины к ней, которого он обогнул приглашением и который единственный из пантеона не обладал десятком женщин, требующих содержания.
– Зачем же ты хотел увидеться? – спросила я.
– Посмотреть в твои глаза и понять, что за ними.
Притупляю взор с раскаянием, ведь я – возможно – заставила усомниться в принятом некогда (ответственном, единственном, безотлагательном) решении. От вскипевшей – беспричинно – головы, от накатившихся друг на друга мыслей, от проплешин в истории и отсутствия понимания происходящего.
– Но мне хватило глаз Хозяина Монастыря, – подчёркивает Гелиос. – Я увидел в них его личные войны. С самим собой. Увидел то, что перестал встречать в богах…человеческий страх и смертное беспокойство. Я увидел погибающего человека, а Боги, Луна, безосновательно себя не растрачивают. Они бесчувственны, хоть и способны на чувства. Лишь однажды я видел глаза этого человека – ещё мальчиком – такими: в день, когда он объявил себя Богом и решил открыть Монастырь.
Эта беседа глубоко оседает на подкорке .
– Ты не считаешь, что за сумасшедшие деньги приобрёл служанку? – подвываю поперёк хорошим речам.
– Я приобрёл свободу, – грозно перебивает (услышав такую интонацию раз, больше в споры пускаться не захочешь) Гелиос и пилит меня суровым взглядом. – Я приобрёл свободу для хорошего человека. Для заслуживающего шанса человека.
И всё сводится к тому, что мне следует – при наличии внутренних беспокойств – сообщать о них.
– Допрос окончен? – кивает Гелиос. – Благодарю за ужин, жена.
Сухой силуэт исчезает в гостиной.
Спаситель
Я помню его мальчишкой. Безалаберным и хохочущим над всеми и всем (и миром в особенности), но инициативным и требовательным. Требовательным он был – в первую очередь – к себе.
Компанию ему составляли две особы. Уже тогда можно было сделать вывод, что всю свою жизнь он посвятит прекрасным (внешне) и безобразным (внутренне) созданиям. Тогда же можно было понять: одно из созданий явится погибелью.
По амбициям своим я думал, что этой девушкой окажется моя младшая сестра (дочь самого солнца, златокудрая, ясноглазая, весёлая и обаятельная), по обстоятельствам вышло иное: на свет явилась Луна.
Первую компаньонку он представил Сибирией: девочка возрастом, женщина взглядом. Второй – противоположно – оказалась Ману: мышлением тётка, повадками девчонка. Первая отвела смущённый взгляд (кто же знал, что жизнь уготовит ей выдрессировать этот взгляд на роковой и опасный) и услужливо склонила голову (вот с этим жестом следовало осторожничать), а вторая махнула гривой спутанных каштановых волос и предприимчиво пожала руку.
В тот же момент, ныне думается мне, Ян отвёл своим подругам роли в предстоящей игре.
Я хорошо знал их тётушку, держащую городских сирот на службе, а потому согласился выслушать преисполненных энергией и идеями ребят. Тогда будущий Отец Монастыря не приглашал в кабинет (за неимением его) и не предлагал напитки (средств было разве что на пересохшую лужу), тогда будущий Отец Монастыря представился Богом Удовольствий (земным, но зримым как небесный, что несколько противоречило религиозным взглядам) и обмолвился, что ныне все Боги смогут вкусить прекраснейшее с их земель.
Я похвалил задорный характер, но отнёсся к юнцу скептически. Тогда и я был сравнительно молод.
– Чем вы будете отличаться от иных публичных домов? – спросил я.
И мальчишка не растерялся; он уже подготовил ответ:
– Красотой плодов. Здесь будут собраны лучшие из лучших, красивые из красивейших, сладкие из сладчайших. Не облезлые кошки из черты Полиса, а истинные послушницы. С окраин. С пустошей. В единственном экземпляре каждая.
Тогда я не обратил внимания, что он обозвал будущих жриц послушницами. А ведь причина была…
– Небесные Боги – и только! – продолжал мальчишка, – будут посещать то место, преисполненное взращенными среди земных Богов красотами. Так небесные и земные Боги пожалуют к единению.