Но я не могу читать. Не умею.
Изредка встречаются знакомые слоги (обученные Ману или Яном), но ничего в миры (которыми некогда хвастался Гелиос, рассказывая о прочитанных историях) не складывается. Наверное, я могу просить обучить меня.
Хотя несколько позже прошу внимания для другого. Гелиос отстраняется от работы и, со своим привычно великодушным взглядом, приглашает сесть на диван, но я – отдалённо от рабочего стола – объявляю: одной из слуг здесь не место.
– Ты только устроилась в доме, а уже меняешь его многовековые порядки, – причитает мужчина.
– Я говорю о конкретном человеке. Мэри. Она не предана нам.
Гелиос ухмыляется (о нет, муж, говорю я не от женской ревности!) и просит объяснений.
– Я вижу взгляд неприятия и неуважения, а не уважать себя не позволю.
– Продолжай… – тянет голос.
– Она не смотрит на меня как на свою госпожу.
– Не хочу обидеть, – подступает Гелиос (то правда: он не желал укола или напоминания), – …но откуда тебе, Луна, не из знатной семьи, знать, как слуга должен смотреть на своего хозяина? Тебе неизвестен этот взгляд!
– Но известен взгляд обиженной женщины, что может принести немало бед. И я увидела его.
Гелиос благодарит за сказанное и вновь склоняется над документами. Я решаю, слова проскальзывают мимо, а потому поспешно покидаю кабинет и до следующего утра не объявляюсь. За завтраком пересчитываю колесящих через двор и гостиную слуг. Не хватает двух. Патрика и Мэри.
– Слово моей супруги есть моё слово, – подытоживает Гелиос и отпивает травяного чая. – Да и супруга показала и доказала сполна: все помыслы чисты, ибо направлены на порядок в доме, а это для хорошего мужа – первостепенно.
И я – с лёгкой улыбкой – надкусываю вафлю.
– Какие планы на день? – вопрошает мужчина.
– Доставать тебя, – спокойно отвечаю я.
– Вот так совпадение. А у меня первым пунктом на сегодня – терпеть твои речевые атаки.
– Так уж и терпеть? – цепляюсь.
– Женщины! – и вздох опоясывает кухню. – Добавишь чая?
– За «пожалуйста».
– А за «немедленно»?
– За «немедленно» он окажется у тебя на коленях.
– А можно на коленях окажется что-нибудь другое?
Притупляю взор и иду за чайником. То было слишком. Мгновение спустя Гелиос извиняется – он не хотел обидеть. Я знаю. Не обидел. Просто отчего-то тело сразу щетинилось. Покончив с завтраком, мужчина отходит к зеркалу в холле и – по новой обретённой привычке – зачёсывает волосы назад. То бесполезно – ветер, гуляющий по саду – столкнёт их, сомнёт и наведёт бардак.
– Тебе не кажется, что ты похож на пальму? – удивляюсь я и – с остановкой в секунду для немого разрешения коснуться – взбиваю отросшие волосы.
– У меня есть жена, – говорит Гелиос, – пускай же она за этим и следит.
– Жена следит за собой, – парирую я.
– То женщина.
Ловлю лукавый взгляд и с вызовом бросаю:
– Договоришься – подстригу сама.
– Уже договорился, не находишь?
И в следующий миг он сидит возле раковины, запрокинув голову, а я стаскиваю с края столешницы ножницы и, подступив, отмеряю длину волоса. В воображении это казалось проще. Проходит сколько-то секунд, за ними ещё и ещё, и вот мужчина не без смятения вопрошает:
– Всё хорошо?
Признание:
– Боюсь.
– Испортить порченное? Я старик, Луна, и могу ходить со странной причёской. Никто не обратит внимания. Делай, что пожелаешь.
Воля эта обыкновенна, однако для меня значительна. Убираю чёлку и виски, преуменьшаю затылочный чуб и оценочно оглядываю исполненное. Заверяю, что теперь можно убирать волосы назад – они послушны. В отличие от жены. Гелиос в согласии хмыкает, хотя – кажется – слова эти не слышит вовсе; он только смотрит; обыкновенно смотрит и молчит. А вскоре предлагает убрать отросшую щетину.
– Вот до чего довела тебя семейная жизнь, – возмущаюсь я и выискиваю в ящике над раковиной, среди разнообразных флаконов и бутылей, мыльце. – До этого всё сам, всё вовремя, всё по красоте… – вздыхаю. – Теперь же оброс ленью и ходишь при жене с кустом на голове и щёткой на лице.