– Мы похожи, – киваю снисходительно.
– День за днём, – не унимается Хозяин Монастыря. – После ночи с тобой, после того как я бросил её тебе, Бог Солнца. Она всё ещё со мной.
– Из-за неимения более интересной альтернативы, – забавляюсь я, решив не вестись на провокацию Яна (хотя, утаивать не буду, представляемая мне в описываемым мальчишкой виде Луна показалась совершенно скудной и чужой). – И не думаешь ли ты, что это будет продолжаться вечно?
– О, разумеется! – вспыхивает мой друг. – Вскоре она сообразит, что помимо питья и курева есть ещё одно ничуть и ничему не уступающее, захватывающее времяпровождение.
– «Вскоре бы сообразила…» – поправляю я. – Но ныне это произойти не может. Моя жена не даст тебе шанса. Ничего она тебе не даст.
– Пока не приехал твой конвой – она моя послушница. А я не ручаюсь за поведение продажной девки, что с покорностью смотрит в хозяйский рот.
Ну вот. Стакан даёт трещину.
– Ты ведь знаешь, как никто лучше, – рассуждаю я и бегло верчу пальцем у виска – показывая на место ожога по лицу Яна, – меня злить и меня расстраивать – не лучшая из идей.
Хозяин Монастыря улыбается и затихает. Кажется, ему становится стыдно за сказанное, ибо я смею наблюдать давно не виданное лицо; растерянное и повинное.
– Ты не хотел этого говорить, я вижу, – утверждаю и отпускаю стакан: крохотная струйка крови ползёт по центру ладони; должно быть, это линия жизни, о которой некогда шептала гадалка из Полиса. – И поверь, Ян…Ничто на свете не разумеет тех цен, что мы платим.
Ни к чему мы за этот разговор не пришли. Лишь повздорили и примирились. Но для себя я решил наверняка: оставлять девочку злому волку нельзя.
А сейчас она лепечет что-то – невнятное, неуверенное. Я склоняюсь над фолиантом и велю повторить последние строки. Голосок едва справляется с косноязычным абзацем из старой книги. Луна поднимает на меня свои очаровательно-круглые глаза и хлопает ресницами. Взгляд этот имеет наибольшую силу, не имея за собой силы как таковой. Делает она это (пока что) неосознанно, без умысла. А потому красиво и влюбчиво.
Каково её отношение ко мне?
…ведь я боялся обидеть девочку.
Боялся напугать, ибо нам ещё начертаны годы совместной жизни.
Боялся лишить покоя.
Луна ступает в библиотеку – в очередной раз – и взваливает на руки старый словарь. Этим она занимается самостоятельно; лишь изредка подтрунивает над забавляющими её словами, комментируя их на свой лад или переспрашивая трактовку. По вечерам Луна любит слушать, как читаю я. Избираю для неё древнейшие легенды и сказания, пылью покрытые сборники и ветхие страницы.
Предлагаю скрасить время новой историей, но девочка отвечает, что занята учёбой. Такая важная особа… И сию секунду склоняется над томиком.
Луна обыкновенно приземляется по центру библиотеки: занимает почётное место во главе растянутого ковра, сидит на сотканном из алых нитей солнца. А я сижу в кресле перед камином и наблюдаю за молодой. Луна устало потягивается, оглядывается и затем кошкой ползёт через мои колени, чтобы ухватить с края журнального стола карандаш.
– В книгах писать нельзя, – говорю я девичьей спине, укрывающей какие-то действия. – Ты ведь не делаешь этого?
– Нет, – интонацией попавшейся пройдохи отвечает Луна и в которой раз поднимает на меня прелестное личико.
– А карандаш тебе зачем?
Девочка медлит.
– Зачем?
– Это оружие.
– Оружие? – переспрашиваю у спокойного лица и получаю грифелем в бок.
Усмиряю жену и беседую с ней о том, что книги – многовековые ветхие гиганты – требовали более трепетного отношения.
– Ровно как я, – зудит Луна.
– О, солнце моё, ты – вообще отдельная история, которую я никогда не смогу вычитать от и до.
И тут она замолкает, и лицо её принимает меланхоличный вид.
– Тебя напоить чаем? – предлагаю я, дабы скрасить накатившую грусть.
– Не хочу, – хмыкает девочка и задирает нос. Очень показательно.
– А если я сам его приготовлю? – спрашиваю вслед и бегло касаюсь черничной макушки.
Луна нависает над книгой, а через секунду-другую запрокидывает голову и восклицает, отчего я ещё не на кухне. Под её лепет и собственный смех удираю за чаем для капризного ребёнка и очаровательной души.
Она сводит с ума.
Определённо.
Разгуливает по дому в выходном платье – жёлтом; обнажая щиколотки и запястья. Пританцовывает, поёт. Наблюдаю за её ребячеством, а потом, не выдержав, приближаюсь и беру за руку. Рано… Вмиг холодеет и усмиряется, притупляет взор и речи и одурманено смотрит из-под опущенных ресниц. В эти моменты она кажется ещё более прекрасной.