– Я просил не лезть к сестре под юбку, верно? – кивнула. – Её выбор уважаем мной, несмотря на возможные последствия, о которых я рассуждаю каждый прожитый день. И, если я не озвучиваю мысли, не значит, что их нет, верно? – кивнула. – Ещё раз скажешь плохо о Стелле или выкажешь неуважение к моим делам – отрежу твой длинный язык и отдам родителям, ибо они перестарались, когда делали тебя. Поняла?
Впервой Джуна оставила слова без ответа.
Я вышел из спальни.
Братья кинулись к сестре – успокаивая, растирая плечи и уверяя, что беседа была необходима.
– Ты испугалась? – прошептала Полина.
– Я ничего не боюсь, – ответила Джуна, однако прыснула слезами; утёрла их и растёрла накрашенные ресницы по щекам.
– То видно, – сказал Аполло, на что Феб шикнул и просил закрыть рот.
Сестра убеждала:
– Ведь это Гелиос, Джуна! Он защищает нас, оберегает, мирит. Никто из семьи никогда не посмеет тронуть тебя.
– Это Гелиос, верно, – шипела Джуна. – И он может. Никто из вас – никогда и ни за что. Но это Гелиос! Ему всё дозволено. И ради младшей сестры – сам ли он не влюблён в неё ненароком? – убьёт любого: и даже вас.
– Не говори так.
Я отошёл от спальни и спустился в гостиную.
Явилась причина, по которой я всегда выдерживал дистанцию между мной и сестрой – размытые понятие морали и нормы могли трактовать любовь к ней неправильно. А я любил её и люблю поныне, признаюсь. Но любил в ней близкую душу, незащищённость от пагубного мира, красоту клана, кровь родителей. Я любил в ней сестру и только это было возможно.
Как тяжело далось известие об её отношениях с Хозяином Монастыря. И как тяжело объяснялся сам Хозяин Монастыря, когда приехал за ней и позвал на встречу. Просил у меня – не у отца. Обещал вернуть к вечеру того же дня.
– Тебе одолжить Стеллу? – издевался я.
Мальчик хотел огрызнуться – видно по лицу, но тогда бы остался без свидания наверняка.
– Просто покатаемся на авто.
– Хочешь сказать, закатитесь за горизонт со всеми вытекающими последствиями?
– А вот это тебя волновать не должно.
Он прав.
– Ты прав, – признался я. – Но ты знаешь о её значимости в клане и моём сердце особенно – береги девочку.
– Правда? Мы можем…?
– Иди, пока не передумал.
Хозяин Монастыря улыбнулся, пожал руку и отступил к дому. Я наблюдал за ним из кресла подле сада, к соседствующему креслу подбиралась старшая сестра. Её пропитанная ядом походка вывела бёдра из укутывающих древ: с ней беседовал один из слуг. Что она позабыла в саду с обслуживающим персоналом?
А Ян в это время встал под окно Стеллы (вот же! знал, где оно находится…) и бросил камень. Девочка выглянула с хмурым личиком, но при виде упомянутого растянула белоснежную улыбку. Занавески выбило ветром, Стелла звонко рассмеялась и наградила Хозяина Монастыря приветствием. А затем увидела меня и благодарно взмахнула головой.
– Спустишься по лестнице или через окно? – спросил Ян. – Давай, ловлю.
– Ты серьёзно? Мы куда-то идём?
– Едем. Гулять.
– Что ты сделал с моим братом? – по-доброму шутила Стелла и смотрела в мою сторону.
– Я всё ещё здесь и слышу вас.
– Мерзость! – ударила Джуна и села рядом. – У тебя температура, братец? Или это правда?
– О чём ты? – спросил я и оставил влюблённых друг с другом.
– Отпускаешь её с ним? Можешь отрезать мне язык, если тебя так удручает правда, которую я не скрываю, но это плохая идея. Плохая.
– Я и не говорю, что хорошая, – соглашаюсь спокойно и пожимаю плечами, поднимаю стакан с коктейлем и отпиваю. – Будешь?
На протянутую руку Джуна взвывает.
– Опыт необходим всем, сестрица. Тебе ли – как первой дочери – не знать того: не знать последствий ограничений и контроля, не знать о мыслях, беспокоящих идеальных, никогда не совершающих ошибки.
– Ты первый ребёнок. Ты и расскажи.
– Просто посмотри на меня. Это ноша всех старших детей в больших семьях – на нас ответственность и решения за жизни иных.
– Не хочу исповедоваться.
Продолжил:
– Когда-то я ограничивал и тебя, сколько в том было бунта.
– Но ныне я благодарна, Гелиос, – вступилась Джуна. – Лишения в прошлом, спокойствие – ныне. Я оглядываюсь на твои слова, поступки, действия, запреты и понимаю, что они оберегали, воспитывали, наставляли.
–
Разве?
–
Несомненно.
– Но по итогу ты, – признался я, – жалящая всех без разбору змея, что никогда и ни к кому не питала истинных чувств, ибо боялась их проявления и последствий. И даже сейчас находишь примитивное упокоение в тесном общении со слугой.