<p>
</p>
Антонина жила на первом этаже деревянного двухэтажного дома центральной улицы Городка. Ее мать, как и добрая половина жителей, работала на гидролизном заводе, который, несмотря на охрану, являлся источником снабжения всех желающих спиртом, сейчас приготовляемым для употребления чаще всего с соком лимона и ласково называемым почему-то мальвазией, а тогда просто разводимым водой. Говорили, что он технический, что от него слепнут и мрут как мухи. Но никого это не останавливало тогда, как не останавливает и сейчас. Все разрастается городское кладбище, но истории спившихся отцов и матерей ничему не учат детей: спирт по-прежнему на столе чуть ли не в каждом доме. Конкуренцию спирту в Городке составляла брага. Сладенькая, легко пившаяся, являлась она, однако, хмельной, а с пары стаканов непривычный человек и с места мог не встать.
Мать Тони была высокой и худой. Конечно, мы все ее знали, но знала ли она нас - было неизвестно, потому что она никого, как нам казалось, не видела, смотрела как-то мимо людей, словно была одна на этом свете. Говорила она что-либо тоже редко. Ходила в магазин за покупками Тоня, а мать, придя с работы, затапливала плиту, готовила нехитрый ужин, потом так же молча делала кое-какую домашнюю работу. Часов в девять вечера мать говорила достаточно громко, чтобы слышала дочь, что у нее болит голова и она хочет лечь спать. Затем, не таясь, открывала бутылку, всегда стоявшую в уголке кухонного стола и казавшуюся Тоне бездонной, потому что она никогда не видела ее пустой, наливала полстакана разведенного спирта и выпивала. Выражение лица матери при этом не менялось, оставаясь таким же сосредоточенным и хмурым, каким было целый день. Старый вязаный платок всегда терпеливо дожидался своего часа под подушкой. Она доставала его, плотно укутывала голову и ложилась.
Только уже начав понимать что к чему, Тоня догадалась, что мать ее - пьяница. Но пьяной ее никто не видел, а дочь и под пытками бы не рассказала об этом никому. Так она и жила, не зная материнского тепла, часто вспоминая недавно умершую бабушку, изредка приносившую ей в кулечке из грубой серой бумаги липкие конфеты-подушечки и мягкие необыкновенно вкусные пряники.
Как-то так сложилось в нашем Городке, что после окончания седьмого класса девчонкам разрешалось ходить в парк на танцы, куда летом устремлялась вся молодежь. А поскольку из других развлечений были только кино и пляж, танцы заслуженно пользовались наибольшим успехом. И никто не замечал, что деревянная танцплощадка была небольшой, что комары кусались нещадно, ведь молодость тем и хороша, что умеет не обращать внимания на такие мелочи.
Тоня в своем стареньком коротком платьице, которое, сколько ни отглаживай, новее не становилось, длинными ногами и короткими светлыми пушистыми волосами в то время напоминала жеребенка, впервые попавшего на цветущий луг. Ей нравилось все: и громкая музыка, и нарядные девчонки, и парни в черных костюмах, и даже робкие мысли о том, что ее тоже могут пригласить танцевать. На это она особо не надеялась, но и просто стоять и смотреть, как танцуют другие, было очень весело и интересно. Она думала о том, что хорошо бы на следующий год сшить себе платье, как у главной героини последнего просмотренного ею фильма, и купить туфли, как у городской модницы, директрисы школы. Вот когда и посмотрели бы, станет ли она стоять одна и надо ли будет старательно делать вид, что ей безразлично, пригласят ее танцевать или нет. Конечно, пригласят. И тогда она чуть-чуть улыбнется и едва кивнет головой, давая понять подошедшему, что не особенно она и ждала этого. Сейчас же парни, словно не видя ее, подходили к другим, более красивым и нарядным, и она ничего с этим не могла поделать. Оставалось только стоять и ждать: она верила, что удача в это лето просто не сможет пройти мимо, не сделав ей подарок, ведь для нее, удачи, это такая мелочь.
Приглашения в этот год она все же дождалась. Перед ней остановился высокий незнакомый парень и протянул руку. Она каким-то образом сразу поняла, что он не местный, но времени разглядывать его не было, и Тоня шагнула навстречу. Танцуя, он положил ей руки на талию. Конечно, это были не совсем объятия, но все равно было просто здорово ощущать тепло его ладоней. Парень наклонился к самому ее уху и сообщил, что его зовут Арнольдом, что это родители постарались так его обозвать, что его можно звать Ариком, а затем поинтересовался ее именем, назвав при этом прелестным дитем.
Тоня фыркнула, насколько она помнила, прелестным дитем ее никто и никогда не называл. Старик нашелся, сейчас она ему что-нибудь такое скажет... Она нарочито манерно опустила ресницы и пропищала томным голоском, что ее зовут Антониной, и тут же, засмеявшись, попросила разрешения называть его Ноликом, или даже нет, не так, а Ноликом без палочки. Парень широко улыбнулся, потом, придвинувшись к ней настолько, что она почувствовала его дыхание, легко согласился. Пусть будет он Ноликом, просто Ноликом, только вот не надо его так при других называть, и, тоже расхохотавшись, крепко прижал Тоню к себе. В этом вроде бы ничего особенного и не было, ведь парни, танцующие рядом, тоже пытались и небезуспешно прижать партнерш поближе, но Тоня все-таки отодвинулась, а он, неторопливо отпустив ее, опять легко рассмеялся.
Танец продолжался, парень еще что-то говорил, о чем-то спрашивал, она отвечала, но думала только об одном, о том, что если бы она чуть-чуть повернула голову налево и приподняла подбородок, то, наверное, коснулась бы своими губами его губ. Эта мысль пугала ее, ноги становились ватными, румянец заливал лицо, но все равно думать об этом было неожиданно тревожаще приятно. А он, не замечая ее скованности, продолжал о чем-то рассказывать, время от времени смеясь над своими же словами.
Но вот музыка смолкла, и Тоня оказалась снова в своем углу. Жизнь на танцплощадке бурлила, но теперь девушка не чувствовала себя оторванной от нее - она словно влилась в этот поток. А что было делать дальше, она не знала. Видимо, ждать. Тоня пыталась разглядеть Нолика среди танцующих, но его не было. Вот отзвучала и последняя мелодия, все неторопливо двинулись к выходу из парка, и она, увлекаемая толпой, уныло побрела домой. Ей было обидно, что Нолик исчез, что она не увидела его еще раз пусть даже издали, и досадно, что подруги куда-то подевались и идти придется одной.
Мать никогда не просыпалась, когда Тоня приходила позже, и девушка с грустью представила, как ляжет в свою постель и, несмотря на чуть слышное дыхание матери, будет думать о том, так одинока в этой жизни. Было время, когда она хотела спросить мать об отце, ведь был же он, хотя в метрике о рождении стоял жирный прочерк. Но время шло, а она так и не решилась заговорить об этом, потому что не была уверена, что мать захочет отвечать и сделает так, как делала всегда, когда не хотела говорить: повернется к дочери спиной. Тоня знала, что можно было продолжать спрашивать сколько угодно, но спина даже не дрогнет. Мать всегда хотела только тишины и одиночества. И если тишина в доме нарушалась, она умела дать почувствовать дочери свое крайнее неудовольствие.