В дверях показалась перепуганная хозяйка. Всплеснула руками и закричала:
— Миндаугас, сыночек, где ты?
И в это время раздался оглушительный взрыв. Потом еще и еще.
— Миндаугас! — завопила хозяйка и кинулась к воротам. Рамунасу стало жаль ее. Он догнал хозяйку и сообщил: — В саду Миндаугас.
Земля вздрогнула снова. Это рвутся бомбы. Стекла дребезжат, словно кто-то колотит по ним кулаком. Полыхают в небе ракеты, а когда они гаснут, яркие лучи прожекторов начинают яростно кромсать небо. Мальчику стало страшно. Вспомнился дом, и вдруг охватило такое острое желание быть рядом с отцом и матерью, что хоть беги домой. Наверное, и они в эту минуту тоже выбежали во двор и глядят на страшное небо. Мама небось причитает, как его хозяйка:
«Рамунас, детка, как ты там…»
А отец потирает руки:
«Прищемили фрицу хвост, прищемили…»
Рамунас помнил, как однажды отец произнес эти слова и шепотом что-то рассказывал маме. Он еще тогда несколько раз повторил: «Сталинград» — название такое.
Эх, скорей бы домой! Скорей, скорей. И правда, чего ему ждать? Как-нибудь ночью смыться, и все. Ведь батрак у Шпокаса сбежал? Сбежал!
Вдруг в темном небе вспыхнуло пламя и не погасло. Оно разгоралось, опускалось книзу, волоча за собой дымный хвост. Потом упало. Как камень.
Это падал самолет. Подбитый над зеленым лесом.
Остальные самолеты удалялись к востоку. Зенитки продолжали стрельбу, взлетали ввысь ракеты.
— Ну и всыпали! Вокзал небось с землей сровняли. — Шпокас поправил на голове кепку, потер свой колючий подбородок и ушел в избу.
Из сада возвратилась хозяйка, за ней — Миндаугас.
— Видал, что творилось? — запрыгал толстяк. — Эх, упал бы самолетик поближе, вот было бы здорово! Уж я бы там насобирал добра…
Рамунас не сомневался, что в самолете полно всяких удивительных вещей. И не только в этом дело — он еще никогда не видел самолет вблизи. Конечно, было бы интересно взглянуть.
— Я бы взял себе бинокль, — мечтал вслух Миндаугас. — Или револьвер.
— А я — бомбу! — загорелся Рамунас. — Вот это да! Кинуть бы ее в костер — то-то грохот был бы!
— Вот дурак — бомбу захотел! Бомбы же все разорвались. Револьвер — это другое дело. Вышел в лес и стреляй сколько захочется.
— Миндаугас! И ты… — зовет хозяйка. Она, наверное, забыла, как звать Рамунаса. — Ужин готов.
— А если хочешь знать, я совсем другое думаю, — внезапно произнес Рамунас и тут же осекся.
— Что? Что ты думаешь?
— Ничего. Просто так…
— Не скажешь? Говори, не то…
— Миндаугас! — снова раздался голос хозяйки.
Рамунас не спешил идти в избу. Он думал о своей матери и об отце, о доме, о том, какое у мамы усталое, высохшее лицо, — никогда она не снимет с головы платок, не присядет отдохнуть у окна… Он думал об отце — коренастом, широкоплечем, с крепкими, жилистыми руками, пропахшими хвоей и медом диких пчел. И о качелях под липами…
Одинокая ракета взлетела в небо и, угасая, упала на землю.
БЕЖАТЬ!
Утро занималось медленно, словно нехотя. Солнце взошло и пыталось пробить лучами плотную пелену тумана. Поля точно утопали в густом дыму от костра. Наконец вершины холмов, раскидистые верхушки одиноких сосен озарились, и стало заметно, как движется, колышется туман, как крупные хлопья опускаются к низинам, ложатся на кустарники, густые заросли бурьяна.
Сигитас пригнал стадо на опушку и высматривает Рамунаса. Коровы разбрелись во все стороны. Рамунаса не видно.
— Ау! — раздался голос откуда-то сверху.
— Ты куда это забрался?
— Тебе сюда вовек не залезть — кишка тонка!
Вот он где! Сигитас заметил своего друга на вершине ели.
— Смотри! — крикнул Рамунас и давай раскачиваться. Стоит на суку, руками держится за макушку дерева — раз вправо, раз влево.
— Не дури, слышь! — тонким голосом испуганно вскрикнул Сигитас.
— Ой, ловите, ой, падаю, ха-ха-ха!..
— Вот увидишь, свалишься.
— Лови!
Сигитас зажмурился и в такт Рамунасу тоже начал покачиваться, словно и он на дереве.
— Видишь? Я лечу!
Вершина ели касается ветвей растущей рядом сосны, и вот Рамунас отпускает руки и прыгает на сосну. Сигитас приседает, не в силах даже ойкнуть. Раздается треск еловых ветвей, и на глазах у Сигитаса Рамунас мешком повисает на сосновой ветке. Рубашка чуть ли не на голову наползла, коричневая спина блестит… Но это длится всего один миг, и вот уже Рамунас восседает на толстом суку.
— Видал? — Голос его дрогнул.