— Ну как, Сигитас?
Взгляд Сигитаса блуждал по пастбищу. Конечно! Пеструха снова скрылась.
— У, ведьмища! — процедил сквозь зубы мальчик и стегнул кнутом мох. — T-ты меня по-помнишь…
Солнце уже было высоко, самый зной. Коровы забрались в осинник, залегли в тени, жевали. Овцы топтались, подрагивая хвостами — отмахивались от назойливых мух. Одной только Пеструхи нигде не было. Всегда она так: только упустишь ее из виду — ищи дотемна. Сигитас вроде бы крепко ее спутал, чтобы не ускакала, но ей все нипочем.
— Пеструха! Вот я т-тебя, ух! — заорал Сигитас, а сам не знал, в какую сторону кидаться.
«Пеструха!»
Эхо повторяло его голос, а потом снова воцарялась тишина.
Да, теперь наплачешься! То ли дело раньше — скажешь Мяшкису, тот сорвется с места и мигом отыщет. Стой себе да слушай, где он лает. А теперь Мяшкиса и не тронь. Неужели самому пуститься на поиски, бежать к речке или в чащу? Сигитас пас коров уже второе лето, а все побаивался далеко заходить в лес.
Рамунас подтянул ремень обвисших штанов и неожиданно предложил:
— Пошли!
Только он не пошел, а побежал бегом да еще стал на бегу подскакивать то на одной, то на другой ноге. Подберет горсть сухих шишек и кидает в деревья, покрикивает. Ему нравится, что рука у него меткая, что от его голоса гудит весь лес.
наконец запел он высоким тонким голосом. Рамунас старался, чтобы получалось с переливами — так красивее.
— Попомнит она меня… Унесла ее нелегкая, а ты тут ходи, гоняйся за ней, шляйся неизвестно где, — бормотал Сигитас себе под нос, все больше отставая от приятеля.
Лес становился гуще. Старые ели переплелись ветвями, срослись, сцепились. Не продраться через густые заросли, через плотный бурелом, пышно разросшиеся папоротники, густой малинник, перевитый цепкой повиликой. Одно спасенье — народ сюда по ягоды ходит и протоптал тропинки.
Сигитас остановился и вскочил на пень:
— Рамунас!
Голос его тонет в глухой чаще.
— Раму-у-нас! — Сигитас приложил ко рту ладони и дудит во все стороны. — У-у-у! Раму-у-нас!
Малыш заметался по сторонам, но Рамунаса нет как нет. Как быть — то ли Пеструху искать, то ли назад бежать?
— …му-у-нас! — надсаживается Сигитас; ему становится жутко, голос срывается. Мальчик начинает всхлипывать. — Л-ладно… вот увидишь… Рамун-клопун! Клопун!
Из-за кустов высунулся Рамунас. Он больше не в силах сдерживаться.
— Я тебе покажу клопуна! — пригрозил он. — Плакса! Визжит, как поросенок.
— Знаю я, какой ты мне друг! Никуда я ночью не побегу. Небось нарочно подбиваешь!
Сущая беда Рамунасу с этим карапузом… Шуток не понимает… И вдруг на глазах у мальчиков зашевелились густые ветви ели у самой земли, и кто-то едва слышно, шепотом позвал их по-русски:
— Ребята… Слышите?
Рамунас вздрогнул и замер на месте. Сигитас отбежал, но тут же возвратился назад. Ветви раздвинулись, и оттуда выглянула голова незнакомого человека.
— Не бойтесь, ребята… Подойдите, — продолжал человек.
Рамунасу показалось, что сердце у него вот-вот выскочит из груди.
— Вы одни? — спросил человек. Он опирался на локоть левой руки, придерживая ветку, а в правой сжимал пистолет. — Одни вы?
— Я да Сигитас. Больше никого, — еле вымолвил шепотом Рамунас и кивнул другу: «Иди сюда».
Сигитас вышел из-за куста, но подойти не решался.
— Ты говоришь по-русски? — с надеждой спросил незнакомец.
— Мы с пленными… Они научили. И отец у меня немного умеет.
— Немцев нет?
— Ушли. У нас собаку подстрелили.
— А в деревне? В деревне нет?
— Не знаю. Там, наверное, есть.
Незнакомец тяжело вздохнул:
— Что вы делаете?
— Корову ищем. Пастухи мы.
— Чьи коровы?
— У меня — Шпокаса, хозяина, а у Сигитаса — Гальвидихи.
— Стало быть, чужих коров пасете, не своих?
— Ну да, нанятые мы.
Человек попробовал было подтянуться на локтях, но тут же застонал от боли и прищурил глаза. Лицо у него было черно, как земля, все в ссадинах. На исцарапанной щеке запеклась кровь.
— Вы славные ребята. Никому про меня не расскажете?
Рамунас помотал головой.
— Я — нет.
— А твой друг?