— Мы далеко не уходим.
— А вы за ягодками, да подальше. Русские — народ добрый. Пленным, что у Гальвидихи были, я и табачок носил. Ох и зверь баба, сам знаешь…
Рамунас расстегнул курточку и спрятал за пазуху хлеб.
— Ты чего без рубашки? — вдруг заметил Шпокас и своими коричневыми пальцами распахнул курточку на Рамунасе. — Где рубашка?
Рамунас часто заморгал.
— Я… на речке оставил. Купался и забыл.
— Мы тебе одежду не затем даем, чтобы ты ее кидал где попало! — Шпокас разозлился, но старался не показывать этого.
— Ну, забыл, не пропадет же, — заступилась за мальчика хозяйка и стала убирать со стола. — Сам знаешь, дело ребячье…
— А ты не суйся. Порядок должен быть. — И хозяин снова ласково, вкрадчиво обратился к Рамунасу: — Ладно, беги к скотинке. Да не забудь, что я тебе говорил. И чтобы тихо, никому ни слова.
Рамунас выпустил коров из денника. Защелкал кнутом, загикал и погнал лениво плетущееся стадо. Узкая дорога, огороженная с обеих сторон колючей проволокой, врезалась в ржаное поле, где тяжело свисали налитые колосья. Было всего лишь начало июля, а озимые на пригорках уже посветлели. Земля суха, словно пепел. Дождя давно не было. Солнце тусклое, а парит, точно перед сильной грозой.
Рамунас вставил в рот большие пальцы обеих рук и пронзительно свистнул. Это знак Сигитасу: «Я готов!..»
БЕЛЫЙ ПАРУС РЕЕТ
Рамунас сидел, оседлав раздвоенный сук на березе, болтал ногами и выстругивал себе кораблик. Время от времени мальчик тихо напевал:
— Знаешь что… — Он вытянул руку с корабликом на ладони, откинул голову и залюбовался им, прищурив один глаз.
Сигитас лежал на животе и веточкой гонял муравья. Он так поглощен этим занятием, что все остальное словно перестало существовать.
— Знаешь, — повторил Рамунас, — я сделаю такой кораблик — до самого моря доплывет.
— Не доплывет… — рассеянно отозвался Сигитас.
— Доплывет! Эглине, потом Неман, а там — море.
Сигитас слышал, что по Неману можно доплыть до моря. Только не верится ему, чтобы туда доплыл такой вот обрубок липового дерева… Рамунас всегда что-нибудь да сочинит…
— Разве ты не пробовал? Ничего же не вышло…
Иногда Рамунас пускал в речку сразу несколько корабликов. Он долго бежал за ними вдоль берега, отцеплял от корней или трав, где они запутывались. И кораблики уплывали. Куда уплывали они?
— Это еще неизвестно, — возразил Рамунас. — А вдруг какой-нибудь доплыл? Этот вот точно доберется. — И, чтобы не вступать в пререкания с Сигитасом, который, кроме коров да лесной опушки, ничего-то и не видывал, Рамунас весело пропел:
Издали донесся самолетный гул. Он быстро нарастал, и вот уже казалось, будто деревья и те дрожат от мощного рокота. Самолеты направлялись на восток. Рамунас заметил кресты на них и принялся считать, тыча пальцем в воздух:
— …три, четыре… шесть, девять… Девять крестов! А вот еще трое, отстали.
Сигитас запрокинул голову и приставил к глазам два кулака. Это у него «бинокль». Не успел он разглядеть самолеты, как вспомнил, что давно не следит за коровами.
— Где Пеструха?
Сегодня строптивая корова так коротко и крепко спутана, что едва ходит. Вернее, даже не ходит, а скачет мелкими шажками. Сигитас заметил, что она стоит отдельно от всего стада. И не ест. Должно быть, путы врезались ей в ноги, и корове больно. Ведь Сигитас связал ее лесой. Незаметно для хозяйки притащил. А теперь ему вдруг стало жаль корову, и он подбежал к ней.
— Не удерешь? — спросил мальчик, ослабляя путы. — Никуда не убежишь? — допытывался он, и корова благодарно глядела на него круглым глазом. В этом глазу, темном и блестящем, Сигитас увидал самого себя. — Я больше так не буду, только и ты не озоруй, ладно?
Рамунас провожал взглядом самолеты. Вот они исчезли за горизонтом. Мальчик вздохнул, опустил глаза и заметил у себя в руке недоструганный кораблик. Тут ему вдруг показалось, что кораблик — это чепуха, забава, и больше ничего. Только что самолеты врага унесли на себе бомбы, вот-вот они сбросят их; идут бои, кровавые, страшные, страшнее грозы; под елью, под старой разлапистой елью, лежит раненый человек. А он, Рамунас, забавляется как маленький…
Мальчик положил кораблик возле шалаша, который они с Сигитасом устроили для Мяшкиса, и задумался. Да, он должен что-то совершить! Он еще не знает, что́ именно, но должен. Ему вспомнились речи Шпокаса. Неужели правда? Неужели он помог бы летчику? Он — хозяин, Шпокас? Рамунас и так рассуждает, и этак. Немцев Шпокас ненавидит, это ясно: Рамунас не раз слышал, как хозяин ругал их на чем свет стоит — и за поборы, и за телеги, и за то, что на мельнице обжуливают. Все, мол, порядка нет. И все-таки особенно доверять Шпокасу не стоит.