«Вот это… с краю», — решил он, еще раз оглянулся и кинулся к жерди. Схватил прохладное полотенце, туго смотал его и запихал за пазуху.
— Ты что здесь делаешь? — Перед ним вырос Миндаугас. Папиросу хозяйский сын даже не спрятал.
— Ничего, — быстро ответил Рамунас. В это время он как раз старался застегнуть курточку, но никак не мог.
— А это у тебя что? — Миндаугас протянул руку, чтобы пощупать, но Рамунас увернулся.
— Ничего…
— А ну-ка покажи…
— Яблоки у меня.
— Ага, попался! — Миндаугас Потер руки и пошел на Рамунаса.
— Скажу, что ты куришь!
— Тсс, — испуганно зашипел Миндаугас, но не отступал. — Давай яблоки.
Рамунас с силой хлопнул по протянутой руке толстяка и попятился.
— Ах вот ты как? Вот как?
Миндаугас хоть и рослый, а жирный и неповоротливый. Рамунас белкой снует среди деревьев, кидается то в одну, то в другую сторону, чтобы сбить с толку Миндаугаса. Тот не на шутку злится, гоняется за ним, спотыкается, падает.
— Попыхти, тараканище, попыхти, — дразнит Рамунас; его и впрямь разбирает смех. — Давай-ка еще попыхти, вот я где…
Не поймать гимназисту юркого Рамунаса. Миндаугас остановился и, тяжело дыша, погрозил в темноту:
— Ладно, погоди, отомщу я тебе! Увидишь!
А Рамунаса и след простыл.
В ГЛУХОМ БОРУ
Под дикой яблоней, на меже, которая разделяет владения Шпокаса и Гальвидене, стоял Сигитас. За пазухой у него огурцы. Отменные, не то что у Шпокаса — пупырчатые, сморщенные, вялые.
Мальчикам некогда и словом перекинуться. Скорей, скорей в лес. Сигитас не отстает ни на шаг, только порой боязливо оглянется и вздохнет. Честно говоря, если бы ему надо было отыскать эту ель, нипочем не смог бы. В темноте все деревья похожи, ничего не стоит спутать одно с другим. Не будь с ним Рамунаса…
Сигитасу страшно подумать, как бы он плутал тут один. Хорошо, что Рамунас ведет.
И вот уже они крадутся осторожно, останавливаются, прислушиваются.
— Здесь, — шепнул Рамунас и несколько раз тихонько свистнул. Подождал. Опять свистнул. — Пошли, — тихо приказал он другу.
Человек под елью лежал ничком, распластавшись, точно сам сросся с землей.
— Слышите, вы слышите? — взволнованно зашептал он, не поднимая головы. — Ложитесь на землю.
У мальчиков по спине мурашки поползли. С недоумением поглядели они друг на друга и тоже приникли ухом к земле.
— Теперь слышите?
И правда, Рамунас уловил далекий гул, наподобие раскатов грома.
— Вот, вот… из тяжелых… А это «катюши»… родные… — Человек хрипит, временами задыхается. Рвет руками мох, беспокойно швыряет его, порывисто приподнимает на локтях свое тяжелое тело и бессильно падает на землю. Вот он затаил дыхание и прислушался. — Идут… Приближаются… Эх, да вы не знаете… Скорей бы пришли…
В голосе летчика Рамунасу послышались слезы. Нет, нет, человек лежит тихо, а потом поворачивается лицом к мальчикам:
— Все ближе гремит.
Мальчики слушали как зачарованные. Они совсем забыли, что принесли раненому поесть. Наконец Рамунас опомнился и подал ему сверток с едой. Но человек кое-как проглотил кусок и отказался есть дальше. Он только просил пить.
— Ногу как огнем жжет. И весь я горю. Пошевелиться нет сил.
— Давайте перевяжу… Я принес…
Тихо вокруг, слышно, как шуршат ночные жуки. Рамунас, весь в поту, сменил повязку, потом сел рядом с летчиком.
— Вам больно? — в который раз спросил он.
— Нет, ничего, — повторил летчик.
Голос его то и дело меняется: он то сдавленный и глуховатый, то решительный и четкий, то легкий, даже веселый.
— Мечтал я добраться до Берлина, громыхнуть бомбой в змеиное гнездо. Теперь вот… — произнес он сквозь стиснутые зубы и задышал тяжело, с хрипом.
— Поправитесь, вот увидите, — уверенно произнес Рамунас.
— Не простое это дело… Скорей бы фронт пришел… Или…
Летчик хотел еще что-то сказать, но осекся. Потом спросил:
— Вы о партизанах что-нибудь слышали?
— Еще как!
— Есть они тут, в лесах?
— А то как же! Они немецкий эшелон под откос пустили — все говорили. А еще у нашего хозяина был батрак, вместе со мной нанимали. Он тоже к партизанам убежал. Не сказал, что туда, но я и сам догадался.
Человек тяжело отдувается:
— Как бы это мне к ним…
Он умолк и стал вслушиваться в далекий гул фронта. Отчетливо ощущалось, как дрожит земля.