Раненый удивился, когда мальчик предстал перед ним в неположенный час. Он нахмурился.
— Дяденька, послушайте… — Рамунас покраснел и заторопился выложить ему новости: о том, как не удался их ночной поход, о том, что в деревне немцы и что хозяин говорил, будто опушку хотят прочесать.
Летчик слушал внимательно, но не шевелился, не поднимал головы.
Дышал он тяжело, в груди что-то хрипело, посвистывало. Вздрагивали широкие плечи. Человек был такой большой, такой могучий — и так беспомощно лежал здесь, под елью.
— Дяденька…
На мальчика смотрели глубокие, запавшие глаза.
— Скажи, что будет, если нас тут застанут?
Рамунас пожал плечами.
— Не знаю. Плохо было бы… Я об этом совсем не думаю. Я иду и говорю все время: «Будет хорошо, будет хорошо…» И вот увидите, так и будет.
Летчик закрыл глаза. Рамунас заметил, что веки его дрожат.
— А я боюсь и за тебя, и за себя, — тихо произнес человек. — Боюсь, что придется пропадать ни за что ни про что. У меня и патронов-то всего два — один им, один — себе.
— Дядя, — Рамунасу стало страшно от этих слов, — может, немцы и не полезут в лес. Сегодня ночью мы уж точно дадим знать… А если что, дяденька… Хозяин у меня не вредный. У него и коней немцы забрали… Он ненавидит фашистов.
Летчик медленно поднял голову, взглянул на мальчика и глухо спросил:
— Ты сказал ему про меня?
— Нет, нет! — вскрикнул Рамунас и даже руками замахал. — Что вы! Я — ни-ни. Правда.
— А то я подумал… — вздохнул человек. — Хозяева — они нам не товарищи. Ни за что не проговорись. Ладно, ступай. Беги к скотине.
Рамунас осторожно попятился, не в силах отвести взгляд от лица раненого.
— Постой! — Летчик схватил двумя пальцами пуговицу своего кителя и вырвал ее с мясом. — Возьми… На память.
Рамунас крепко сжал в ладони латунную пуговицу с пятиконечной звездой.
— А вам… — Он пошарил у себя в глубоких мальчишечьих карманах, где звякали всякие железки, гвозди, перепутанные бечевкой. — Вот вам. — Рамунас достал маленький кораблик из сосновой коры. — Я буду моряком, — добавил он и почему-то поспешно скрылся в кустах.
Снова тишина под раскидистой елью. В сухом мшанике возятся букашки, снуют озабоченные муравьи — у большого пня их жилище. Попискивает какая-то пташка, перепрыгивает с ветки на ветку. Упала шишка. Где-то вдали, наверное на болоте, испуганно захлопала крыльями и закричала истошно утка — должно быть, защищает свое гнездо.
Рамунас уже на опушке. Он снова взобрался на березу и стал разглядывать деревню, шоссе. Немцы еще стояли в селе. В полях ни души. Никто не косит, не сгребает сено.
Рамунас взглянул на Сигитаса — тот сидел понурый.
— Ладно, брось ты. Ну, перехватил я, — снисходительно обратился к нему Рамунас.
— Я же не хотел, мне велели… — оправдывался Сигитас.
Но Рамунас спокойно остановил его:
— Понятно. Ты же не мог иначе, правда? Смотри, что у меня есть! — Он показал пуговицу и дал приятелю потрогать ее. Потом забрал и стал натирать ее о штаны. Пуговица засверкала, ярко обозначилась большая пятиконечная звезда.
— Меня небось не взял с собой, — протянул Сигитас, с завистью глядя на пуговицу в руках Рамунаса.
— Я сказал летчику… Угадай, что я ему сказал?
— Не знаю…
— Я сказал, что буду моряком.
— А я бы хотел летчиком, — пролепетал Сигитас.
— На самолете летать? — подпрыгнул Рамунас и едва сдержался, чтобы не схватить друга за уши. — Ладно, Сигитас, будь летчиком, почему бы и нет. Надо только захотеть.
Сигитас расставил руки и побежал. Он загудел, подражая самолетному гулу.
— Сигитас, пошли на речку! Кораблики пускать, — позвал его Рамунас. — До самого моря, ладно?
И он запел звонким голосом:
На другом берегу речки мелькнула знакомая фигура. Миндаугас! Он увидел ребят и присел за ракитовым кустом. Рамунас тоже заметил его.
— Что, живот схватило? — крикнул он толстяку.
Миндаугас встал и молча ушел.
А у Рамунаса пропала всякая охота веселиться. Он встал и глядит себе под ноги. Даже забыл, что в руке у него кораблик.
— Пошли, — напомнил ему Сигитас.
— А, пошли…
…Течение подхватило кораблик, закружило, унесло.
— К морю! — крикнул Сигитас.
— К морю, — тихо повторил Рамунас.