Жизнь на соседнем хуторе текла мерно, однообразно. Братья Пятрас и Мотеюс трудились в поле, месили грязь, на судьбу не жаловались. Парни они были молчаливые. Зато голос их матери далеко разносился по деревне: вот она стала посреди двора и сзывает кур или откормных поросят, которые опять удрали из закутка; а вот на чем свет стоит поносит батрачку свою Аго́ту — мол, и неряха она, и раззява, и такая-сякая, разэтакая, и выгнать-де ее надобно вон и найти себе девку как девку. Любила Юочбалене наведаться к соседям в гости, посидеть, поболтать, посудачить, выложить новости и рассказать иногда что-нибудь такое, о чем велела «никому ни слова». Насчет Америки она редко рассуждала. Только вздохнет иной раз, что загордился Казис, барином заделался, забыл ее. И все равно она важничала, когда говорила о нем: пусть не сын, а всего-навсего пасынок, да зато американец. Шутка ли сказать! То-то…
Летом как-то возвратилась Юочбалене с Мотеюсом из костела. Лошади в пене, таратайка вся гремит, того гляди, в щепки рассыплется. Влетели в распахнутые ворота, встали под тополем. Старуха соскочила на землю, похлопала руками по своей юбке, отрясая пыль, и грузно ввалилась в избу.
Солнце уже было совсем низко, тени тополей вытянулись и черным покрывалом легли на холм. Где-то на лугу покрикивал пастух, взлаивала собака; приплыла издалека протяжная песня и замерла; гомонили на дороге ребятишки — видимо, отнимали друг у друга тележку и передрались; с громким кряканьем ковыляли утки по белой тропинке от болота к дому. Цвели липы, сладко пахло клевером, и самый воздух был словно пропитан медом.
— Идет! — выкликнул я.
Мама метнулась к крайнему окну, торопливо обмахнула веником глинобитный пол, разгладила ладонью скатерку на столе, взбила подушку, одернула край покрывала на кровати и, как только хлопнула входная дверь, уселась за стол, оправляя ситцевую кофту в белый горошек.
Юочбалене медленно переступила порог, произнесла приветствие и присела на лавку у окна. Одна обронила слово, потом другая — слово, и молчат обе. Гостья кипит от нетерпения, от желания поделиться новостью, а мама ждет, пока та сама начнет. Однако Юочбалене уже поднимается, собираясь уходить: мол, дела у нее в деревне, а сюда мимоходом заглянула. Мама как ни в чем не бывало встает, чтобы проводить ее.
— Да не вставай ты, мать, сиди. — Юочбалене обращает к ней свое оживленное лицо: глаза точно две свечки. — Кабы ты только знала — получила! — наконец выпаливает она, задрав подбородок.
— Что такое?
— Весть от Казиса получила. — Юочбалене возвращается от дверей и снова садится. — Мотеюс мне прочитал, а я все не верю. Очков при себе не было. Он читает, а мне не верится, хоть убей. А ну, говорю, беги домой побыстрее. Читаю сама — выходит, верно написано…
— Да что, что написано-то? — теребит ее мама.
— Казис возвращается!
— Казю́кас! Неужели?
— Очень уж коротко пишет. Мол, на Иванов день ждите. А сколько до Иванова дня — смех. Господи, мать, и мука-то вся вышла, и мясо кончилось… Сгоняю завтра Мотеюса на мельницу. Толокна припасем.
Старуха не столько рада, сколько озабочена, не сидится ей.
— Вишь, соседка, дождалась пасынка. Дождалась, стало быть. А ведь я говорила — вернется.
— Да что ты, он всегда мне был как родной. Ушел бедняк бедняком, а вернется… Вон свояк мой из Америки тоже возвратился, такой домище в Каунасе отгрохал — на три жизни хватит.
Юочбалене разговорилась и позабыла о своих важных делах в деревне. Зато она вспомнила, что привезла мне бублик. И не простой, а посыпанный маком.
— Руку поцелуй, — подсказала мама и тут же глянула в окно. — Сбегай-ка посмотри, не забрались ли куры в пшеницу, что-то не видать их.
Юочбалене тоже посоветовала мне поиграть во дворе, однако не бывало еще такого, чтобы я покинул избу, если к нам гости придут. Я потоптался на месте и остался дома. Юочбалене повела бровью в мою сторону и стала шептать что-то маме на ухо. Я подкрался поближе, выпучил глаза, разинул рот. Жуть до чего интересные у взрослых тайны… Только тут Юочбалене как щелкнет меня в лоб. Прямо искры посыпались.
— Ремня захотел? Вот погоди, спущу с тебя шкуру!
От обиды и несправедливости у меня брызнули слезы:
— Только попробуйте… только посмейте… Да я вам не знаю что…
Казиса Юочбалиса ждала вся деревня. Ждал его и я. Мне представлялось, как однажды он явится верхом на коне. И это будет не Казис Рыженок, а пришелец из далекой сказочной страны, которая называется Америка, могучий великан. Он отрубил девятиглавому дракону все девять голов, везет полные мешки золота из заклятых сокровищ. Мне чудилось, что явится не тот Казис Рыженок, который уехал из деревни, а сказочный принц с волшебной палочкой; махнет раз — и вырастут высокие дома с красными черепичными крышами, махнет другой — помчится по лугу грузное стадо коров… Я ждал Казиса. Но миновал Иванов день, а от Казиса никаких вестей. Юочбалене стала беспокоиться, не стряслось ли чего в пути, не потонул ли пароход. А что, если правда так? А вдруг?.. Нет, не может быть — сперва он зайдет домой и лишь потом, посовещавшись с родней, станет думать, за что приниматься.