– Звучит не так уж и плохо, – добавил я от себя.
– Ну да, – продолжал Клерк. – Не сможешь, например, зарегистрировать брак, покинуть страну или отдать голос на выборах. Короче, Егор, тебе решать – жить или умереть.
Клерк ухмыльнулся и поправил галстук, а я подумал, что этому моднику до мозга костей жутко повезло найти в жизни такое дело, которое ему по душе, а Егор вдруг стал каким-то задумчивым, но это быстро прошло, и мы пошли танцевать.
Группа без названия оказалась не так уж плоха, и либо так подействовала бесплатная выпивка и избыточное отопление, но всем было спокойно и весело. И вроде ясно было, что нужно делать, но зеленая и красная гербовые бумажки остались лежать подставками под пивные кружки, как синяя и красная капсулы в ладонях Морфеуса. И меня не покидало странное ощущение, что если есть две эти бумажки, то должно быть и что-то еще.
Я танцевал с красивой брюнеткой, Клерк с хорошенькой блондинкой, а Егор с девчонкой с бело-черными волосами, красиво разделенными вдоль пробора. По-моему, такая прическа называется сплит. С нами действительно все было ясно. Клерк в конце концов укатит в свой юридический департамент на пижонском скутере «Веспа». Я, похоже, скоро женюсь, может быть даже на этой самой брюнетке, потому что, кажется, ни для чего другого я не гожусь. Ну и мы встретимся еще много раз, конечно, чтобы обмозговать все происходящее, и, конечно, произойдет еще много чего другого, мы это тоже знаем и отдельно встретимся, чтобы обсудить и это. Но вот что будет с Егором Волевичем, известно, похоже, только Егору Волевичу, потому что пока выбор не сделан – возможно все.
– Куда подевался ваш друг Егор? А, неважно. Увидите его – передайте, что я не беременна, у меня пошли месячные. Выпьете со мной?
И мы, конечно, выпили. Метель прекратилась, и на улицу, разделявшую аппарат правительства и «Башню с часами», опустилось ясное морозное утро. Егора мы так и не увидели. Вышел покурить и не вернулся, в точности как и его отец. А два свидетельства – о рождении и о смерти Егора Волевича – я оставил себе как свидетельство его жизни. Может быть, когда-нибудь он вернется за ними, как когда-то вернулся за своими пластинками, и я передам ему от Маши привет. Я прямо так ей и пообещал: «Может быть, передам».
Трибулé клоун-гипнотизёр
В точности как на клавиатуре рояля, в жизни бывают белые и черные полосы. Феликс Эдмундович, по прозвищу Комедиант, с детства с удовольствием смешил людей, втайне от всех мечтая когда-нибудь попробовать себя в качестве циркового директора. Что ж, ему представилась такая возможность, когда прежний директор – пожилой и крайне печальный мим, захлебнулся собственной рвотой во время очередного приступа сонного паралича. Да, жизнь – это зебра: полоса белая, полоса черная. По иронии судьбы, именно зебра сыграла с Комедиантом злобную шутку. Не успела труппа сносить траура по печальному миму, как проклятая зебра-самоубийца, бросившаяся посреди представления под выстрел пушки, метающей карликов, озадачила цирковую администрацию очередной смертью. Письменных извинений цирковых дрессировщиков братьев Обгашных, согласившихся с тем, что зебра наложила на себя руки по их неосмотрительности, оказалось недостаточно. Общественность была недовольна. Еще бы, такого кризиса цирк не помнил со времен запрета шоу уроцев. Проблем с законом не было никаких – суицид копытной списали на несчастный случай. Но народ требовал убрать из программы все номера с животными, а цирковых зверей отправить на заслуженную пенсию в естественную среду обитания. Перед Комедиантом встал сложный выбор: пойти на уступку и дать начало новой эпохе цивилизованных цирковых представлений без участия животных, или же гнать активистов в шею, сохраняя верность цирковым традициям. Озадаченный этим вопросом, Феликс Эдмундович услышал, как в его кабинет, расположенный в воздушном шаре, парящем высоко под куполом цирка, постучали.