Алексеев шел по Садовой, направляясь к Марии Даниловне за разъяснениями. Трамвая, как и всегда, когда это нужно, долго не было, и он решил идти пешком. Погода стояла сносная — дело клонилось к вечеру, и уже заметно похолодало, дул ветерок, но хотя бы не было дождя, и Петруха уже не жалел о пешей прогулке. Проходя мимо родного отделения милиции, он вдруг остановился как вкопанный, осененный неожиданно пришедшей в голову идеей. Не успев даже задуматься ни о ее абсурдности, ни тем более о неприятностях, которые могут случиться вследствие ее реализации, опер машинально оглянулся и быстро вошел внутрь. Ему явно сопутствовала удача; спустя несколько минут он уже спокойно продолжал свой путь в Спасский переулок, и лишь слегка оттопыренный карман плаща и чуть смущенный вид самого Алексеева указывали на то, что внезапно возникший в его голове план приведен в действие…
«Ну надо же… — все еще недоумевал он, приближаясь к дому Суховой. — Что это на меня нашло? Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что я… собственноручно… выкраду вещественное доказательство! Круто! Помутнение, как у нее? Хотя ладно, ерунда… Подумаешь, проблема! Даже наоборот — проявил, можно сказать, усиленное рвение к работе… Лаборатория перегружена, пленочку бы эту проявили ну в лучшем случае через месяц… А так — завтра уже с результатами на работу приду! Молодец, скажут! Это если полезная пленка, что очень маловероятно… А что значит — полезная? Если там лицо четко? А если это все-таки ее лицо? И я об этом первый узнаю? Только не это! Ну а все-таки… что стану делать? Придется припирать ее к стенке? „Нечего было убивать!“ Ну и опять все сначала… Ее посадят, а я — терзайся всю жизнь… Зачем же я тогда изъял этот фотоаппарат? Да затем и изъял, чтоб сокрыть, если все так обернется! Да! Слабо самому себе признаться? Вот до чего дошел — улики воровать… С кем поведешься… Ну ладно… Страшно хочется поскорее проявить пленочку, но сначала, раз уж дошел, поставлю все точки над „i“… Поговорю… деликатно, аккуратненько так… Чтобы не спугнуть, если что… К тому же не следует забывать, что она стала опасна… Блин! Вот я уже и не сомневаюсь, похоже? Рассуждаю, будто это само собой разумеется…» — ужаснулся он, но далее развивать эту тему было некогда. Петруха уверенно надавил на кнопку звонка.
— Мария Даниловна дома?
— Да… ковыляла тут, видел, — ответил открывший дверь сосед и впустил Алексеева. Тот сразу же направился в хорошо знакомую ему комнату и постучался. Никто не отзывался и не открывал дверь.
…Тихонько опустив набитый чемодан и корзину, наполненную комнатными растениями, на площадку верхнего этажа, Мария Даниловна выждала, когда за непрошеным гостем захлопнется дверь ее квартиры, удовлетворенно хмыкнув ответу не заметившего ее ухода соседа, и, подхватив вещи, бросилась вниз…
«…Темно за дверью-то… Зря приперся, — разозлился Алексеев. — Только время зря потратил… Обувь стоптал… Да чего я разнылся! Заладил — зря, не зря…» Он в сердцах стукнул по двери кулаком, она дрогнула и приоткрылась.
Почувствовав неладное и заранее готовясь увидеть что-нибудь вроде трупа пенсионерки Суховой или еще чего похуже, что-то такое, что даже видавший всякое опытный оперуполномоченный Алексеев не мог четко сформулировать за ту секунду, что отделяла его от проникновения в комнату без приглашения, Петруха все-таки вошел и закрылся, на всякий случай не включая пока свет…
Было тихо. Звуки, порожденные ежевечерней соседской кипучей деятельностью, в расчет не шли. Глаза его скоро привыкли к темноте, к тому же шторы были не задернуты, и свет, падавший из освещенных окон дома, стоящего напротив, был достаточным для того, чтобы прийти к выводу, что по крайней мере в пределах прямой видимости трупа нет.