— Не снимай лед, — сказал он. — А то рука разболится снова.
— Все в порядке. — Сама не своя от нахлынувших чувств, Челси почти ничего не видела и не слышала, кроме Зика, ощущая лишь прикосновения его руки, его губ и впитывая в себя звуки его голоса. — У меня ничего не болит.
— Со временем может заболеть снова. Что случится, если завтра ты не сможешь играть на рояле?
— Ох, наверное, наступит конец света.
Он улыбнулся, продолжая держать ее за кисть, словно пытался защитить от самого воздуха.
— Когда я тебя увидел, Челси… когда увидел, как тебе сделали больно…
— Если из-за этого мы с тобой и оказались вместе, то я бы не против еще раз…
— Нет. — Зик окинул пристальным взглядом ее лицо, шею, плечи. — Нет. Ты не должна так говорить. Не должна…
Зик замолчал и помрачнел так, что у нее перехватило дыхание. Подвинувшись к ней ближе, он страстно прижался губами к ее губам, слившись с ней в поцелуе, в котором не было колебания или неопределенности. Раздвинув языком ей губы, он принялся ласкать их с такой же нежностью, как и тогда, когда целовал ее, стоя под дождем у джипа. Теперь он целовал ее, твердо зная, что она уступит нарастающему в нем желанию и сторицей вознаградит его.
У нее невольно вырвался еле слышный, сдавленный стон, но он потерялся в страстном поцелуе, в котором слились их губы, дыхание у них участилось, то и дело слышались нежные слова, которые они шептали друг другу.
Зик на секунду отстранился, она вскинула руки, и он стянул через голову ее шелковый блузон. Челси выгнулась всем телом, чтобы он мог дотянуться до застежки на лифчике. Он расстегнул застежку, и лифчик повис на бретельках, обнажив великолепные полные груди, которые он пожирал взглядом. Кружевной шелковый лифчик полетел на пол, рядом с блузоном…
— Ох… Челси… я никогда не видел такой красивой кожи… — Зик подложил ей под спину руки, и она снова выгнулась всем телом, подставляя торчком стоявшие розовые соски под его ищущие губы. Она приподнялась и приняла грациозную, томную позу, говорившую красноречивее всяких слов.
У Зика вырвался сдавленный стон, и срывающимся от волнения голосом он пробормотал ее имя.
— У тебя кожа такая мягкая, как шелк… как атлас, — невнятно произнес он и губами обхватил напрягшийся сосок. А когда его горячий, влажный язык облизал его, из горла у Челси вырвались звуки, больше напоминавшие бессвязное бормотание, в котором слились его имя и жгучее наслаждение, которое он давал ей.
Она прижалась к нему, с готовностью откликаясь на страстные прикосновения его губ, рук и восставшей плоти. Она растворилась в нем так же, как частенько растворялась в музыке. Ни стены комнаты, обступавшие их со всех сторон, ни мерный рокот включенного на полную мощность камина не были для нее помехой.
Он играл на ней так же, как она сама играла на рояле, демонстрируя безошибочную интуицию, в которой угадывался опыт и желание доставить ей удовольствие. Но получая несказанное удовольствие от его ласк, она тоже хотела ласкать его, даря наслаждение в той же мере, в какой получала сама.
Челси одну за другой расстегнула пуговицы его рубашки, отшвырнула ее в сторону и коснулась ладонями его обнаженной кожи. Когда она просунула руку за пояс его джинсов, лаская и пытаясь проникнуть ниже, он прерывисто вздохнул, а по телу пробежала дрожь. Подняв голову, он на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл их, то в его взгляде читалась такая безудержная страсть, что Челси почудилось, будто ее душа отделились от тела и слилась воедино с душой Зика. Лежа в объятиях друг друга и дыша в унисон, они замерли на мгновение, поразившее их обоих, — настолько неожиданным и определенным оно показалось. Челси почувствовала дрожь, сотрясавшую тело Зика, и эта дрожь в следующую секунду передалась ей самой.
У Зика вырвался какой-то невнятный звук, он хотел было что-то сказать, найти какие-то слова, но она знала, что они ни в какой мере не смогут передать тот смысл, который он хотел в них вложить.
Она властно потянула его на себя.
— Поцелуй меня, — прошептала она. — Просто поцелуй меня, Зик…
Его поцелуй был жарким, властным, опьяняющим. Языки сплелись в упоительном танце, а тела следовали охватившему их взаимному желанию, которое обволакивало их музыкой более страстной и чувственной, нежели та, что разносилась из динамиков, установленных в гостиной.
Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и, казалось, тепло, исходившее от их разгоряченной плоти, и кожа — все было общим. Его бедра двигались, повинуясь безыскусному древнему языку, в котором неразрывно соединились душа и тело, и она отвечала ему тем же. Даря друг другу наслаждение, они оставили всякие попытки опираться на предыдущий опыт, полностью доверившись инстинктам, и каждого из них снедало желание доставить удовольствие партнеру.