Когда обморочное состояние отпустило из плена темноты, на смену пришли стены тюремного заключения. Я лежала на жёстких нарах, белый мрамор которых пробирал своим холодом даже сквозь заботливо накинутое подобие сорочки. Голова раскалывалась от боли, в районе сердца ныло из-за пустоты. Меня мучила безумная жажда.
Надо мной, под и по обе стороны то лежали, то сидели, согнувшись пополам, за ярко мерцающими прутьями решётки такие же пленные души. Кто-то немощно протягивал свои тонкие конечности с дряблой, обвисшей призрачной кожей. Кто-то непрекращая дёргал неоновую преграду, яростно вцепившись в неё когтистыми лапами. А из некоторых блоков и вовсе просачивался ядовито-зелёный дым, пока из глубины мрака жёлтыми огоньками светились хищные глаза.
Со всех уголков тюрьмы доносились то жалостливые всхлипы, то безумные стенания с причитаниями о смерти, то вовсе истошные будто животные вопли, от которых душу било дрожью. И если вначале я ничего не ощущала, то с каждым очередным криком и следующим за ним резким лязгом цепи, погружающим здание в секундную тишину, нервы сдавали. Флюиды страха неотвратимо заполняли разум.
По нескончаемому коридору — сверху и снизу, — бесшумно ступали белобрысые копыта фэйхов. Длинные концы мощных рогов предостерегающе задевали прутья каждого блока, а в костлявых руках опасно сверкали острые рёбра заточенных копий.
Я лежала неподвижно, страшась издать хоть всхлип. Хотя перед глазами давно всё плыло и размывалось. Совет состоится с минуты на минуту, если не уже, а следом за ним — казнь. Мой конец…
Одна часть души радовалась: ведь я, наконец, могла отправиться тем же маршрутом, что и Крис. В то время, как другая безумно боялась боли. Она не понаслышке знала о жестокости богов и поэтому заранее тряслась в преддверии неизбежного.
Спустя мучительно долгое время черти вдруг замерли бездыханными статуями, сливаясь с белым мрамором.
Бумм…
Раздался первый удар колокола, а за ним последовали потусторонние, леденящие душу, звуки. Они то нарастали волнами, будто поющие вдалеке горбатые киты. То мелко вибрировали тревожной трелью, словно кто-то проволокой нервно стучал по натянутым железным струнам. Их протяжный гул сотрясал воздух вокруг, ужасом закрадываясь в каждый потаенный уголок души.
Никто из заключённых не смел и шелохнуться, пока звучал торжественный вотерфон.
Пронзительный скрип.
Не выдержав, закричала во весь голос, плотно зажимая руками уши. В голове эхом разрастался звон. «Тело» скручивало судорогой, вынуждая выгибаться дугой. Перед глазами стелилось красное полотно, по которому кардиограммой скакали тёмные мошки. Кажется, я задыхалась…
Бумм…
В один момент всё резко прекратилось, как и неожиданно началось.
В глазах прояснилось, и я снова могла нормально дышать. Вот только теперь передо мной не было мраморного потолка: вместо него простиралось широкое поле с сухой, местами выжженной травой, в центре которой стояло старое, напольное зеркало.
Медленно, на несгибаемых ногах, приблизилась к нему. Потёртые барочные узоры и пыльная в редких пятнах гладь. В ней отражалась нагая субтильная фигурка испуганного ребёнка. Грязная, будто покрытая мукой, кожа. Короткие, слипшиеся волосы, зализанные назад. Иссохшие, потрескавшиеся губы. Большие, полные ужаса и непонимания, зелёные глаза. Словно это была я…
Протянула дрожащую руку к своему отражению, которое так и осталось неподвижным.
Секунда.
В стороны полетели осколки, по-прежнему отражая не меняющего позы разбитого ребёнка. В одном из них, где отражались испуганные глаза, пролились слёзы. Их капли упали на землю, стремительно разъедая почву под трясущимися ногами. Однако теперь, проваливаясь в бездну, я не кричала и не молила о помощи. Всё, что осталось в душе, заполнила холодная пустота.