Миссис Доттон была матерью трехмесячной дочери, когда смерть Агнес оставила на ее руках осиротелого ребенка. Спустя недель пять дочь ее умерла; напрасно ожидая несколько месяцев каких-нибудь известий от фамилии Гедуортс, она окрестила оставшееся в живых дитя именем, которое носила ее родная дочь, и скоро полюбила его, как свое собственное. Таким образом прошли три года, и приблизилось время возвращения ее мужа из Ост-Индии. Чтобы скорее встретить его, миссис Доттон переехала в приморский порт и в то же время переменила свою прислугу. Это сделало ее, хотя и случайно, но, как она впоследствии думала, к большому счастью, полной обладательницей тайны рождения Милдред; при всем том первоначальное ее намерение было сообщить все без утайки своему мужу. Но он вернулся совершенно переменившимся, человеком зверского обращения, холодных чувств и преданный пьянству. Между тем миссис Доттон уже слишком привязалась к этому ребенку, чтобы подвергнуть его своенравным причудам такого человека, каков был ее муж; и Милдред взросла в цвете красоты и здоровья, как родная дочь своих названных родителей.
Все это рассказала миссис Доттон коротко и ясно. Блюуатер имел еще довольно силы, чтобы схватить Милдред в свои объятия и осыпать поцелуями ее бледные щеки, призывая на нее благословение Божье самыми жаркими молитвами.
— Чувства не изменили мне, — сказал он. — Я полюбил тебя, друг мой, с первой встречи! У сэра Джервеза Океса хранится завещание, которое я сделал до нашего отплытия в последнее крейсерство и в котором я отказал тебе все свое состояние до последней копейки. Господин Атвуд, достаньте это завещание и сделайте в нем прибавление, в котором объясните это новое открытие и вторично укрепите его, но не трогайте в нем ничего, — оно было сделано по какому-то сердечному расположению.
— А пока, — сказала миссис Доттон, — довольно. Больному надо спокойствие. Отдайте мне опять мое дитя, я не могу еще расстаться с ним, может быть, навеки.
— Матушка, матушка! — воскликнула Милдред, бросаясь к ней на грудь. — Я ваша, и ничья больше.
— Боюсь, так ли это, Милдред, если только все, что я подозреваю, правда; теперь весьма удобная минута, чтобы познакомить твоего достопочтенного дядюшку и с этим. Подите сюда, сэр Вичерли, я поняла, что вы сейчас шепнули мне на ухо; эта упрямая девушка дала вам слово сделаться вашей женой, как скоро она останется сиротой. Она сирота, и была ею с первого часа своего рождения.
— Нет, нет, нет, — шептала Милдред, скрывая свое лицо еще глубже на груди матери, — нет, пока вы живы, могу ли я быть сиротой. Не теперь, в другой раз; теперь не до того, я, право, не говорила этого.
— Возьмите ее, милая миссис Доттон, — сказал Блюуатер со слезами радости на глазах, — уведите ее: столько счастья слишком много в один час. Мои мысли должны быть спокойнее в подобную минуту.
Вичерли взял Милдред из объятий матери и с нежностью увел из комнаты. В спальне миссис Доттон он шепнул взволнованной девушке что-то на ухо, и взгляд ее, полный счастья, сквозь слезы благодарил его; тогда пришла и его очередь снова прижать ее к своему сердцу.
— Милая миссис Доттон, нет, моя бесценная матушка! — сказал он. — Милдред и я, оба мы не имеем родителей. Я такой же сирота, как и она, и мы никогда не согласимся с вами расстаться. Я прошу вас, почитайте себя во всех отношениях нашей матерью, потому что ни Милдред, ни я никогда не перестанем считать вас своею родительницей, имеющей более обыкновенного прав на любовь и уважение.
Вичерли едва произнес слова эти, как был награжден десятерицей. Милдред, в порыве чувств следуя одному только влечению сердца, обвила его шею, произнося несколько раз «благодарю тебя, благодарю! ». И, припав к его груди, дала своим слезам полную свободу. Когда миссис Доттон приняла от него рыдающую девушку, Вичерли поцеловал ее в щеку и оставил комнату.
Адмирал Блюуатер тогда только согласился отдохнуть, когда окончил тайное совещание со своим другом и Вичерли. Блюуатеру оставалось недолго жить, и он объявил, что умер бы совершенно счастливым, если бы мог оставить свою племянницу под законной защитой такого человека, каков был наш виргинец. Он желал, чтобы их соединили в его присутствии; он даже настаивал в этом, а Вичерли, разумеется, не делал никаких возражений и поспешил к Милдред и миссис Доттон, чтобы передать им желание умирающего.
Глава XXX
Редкая смесь слабости и силы!
Могучий, но презирающий свою мощь: более возвышенный, чем земля, воздух или море, и более скромный, чем самый скромный цветок.
Ни главнокомандующий, ни контр-адмирал не проронили ни одного слова объяснений, упреков или самообвинений. Казалось, происшествия последних немногих дней стерлись из их памяти, оставляя в ней одну только длинную перспективу их дружбы, не обезображенной ни одной неприятностью.
Легкий сон закрыл глаза Блюуатера, и он проснулся тогда уже, когда пришло время, им самим назначенное, для бракосочетания Вичерли и Милдред. Покойный дядя жениха еще не был предан земле; дядя невесты готовился оставить мир, и потому совершение обряда, сколь торжественного, столько и радостного, казалось, было назначено совершенно не вовремя; но таково было желание умирающего, который перед кончиной своей хотел видеть свою племянницу под законной защитой человека, столько же способного оказать ей помощь, сколько и любящего. Законы Англии в вопросах бракосочетания не были так строги в 1745 году, как они сделались впоследствии; в то время вовсе не считалось противозаконным поступком совершить обряд в частном доме без оглашений в церкви; все взыскания в подобном случае ограничивались только пеней в сто фунтов, которая падала на священника, и Блюуатер предпочел уплатить лучше эту пеню, чем оставить свою последнюю заботу неоконченной.
Господин Ротергам поспешил воспользоваться статутом, налагающим пеню за тайное бракосочетание, лишь бы отклонить от себя совершения обряда; и священник «Плантагенета», муж, полный благочестия, заступил его место. Блюуатер просил, чтоб все капитаны эскадры, каких можно собрать, присутствовали при церемонии, и прибытие этих воинов моря и священника возвестило приближение назначенного часа для бракосочетания.
Ни Вичерли, ни Милдред не переменяли платья; и милая невеста горько плакала от начала службы до той минуты, когда дядя выпустил ее из своих объятий в объятия супруга; тогда ее вывели из комнаты. Все, кроме Блюуатера, казались печальными; сцена эта имела для него много тревожного, но она чрезвычайно облегчила его душу.
— Теперь, господа, я готов умереть, — сказал он, когда дверь затворилась за новобрачными. — Моя последняя мирская забота окончена, и я могу остальные свои минуты посвятить Богу. Племянница моя, леди Вичекомб, наследует то немногое, что я оставляю; но я не думаю, чтоб доказать законность ее происхождения было делом большой важности, потому что дядя ее матери в завещании своем отказал все ее тетке, герцогине. Если мое объявление, сделанное на смертном одре, когда-нибудь будет в состоянии принести ей пользу, то вы, господа, слыша его, можете засвидетельствовать. Теперь проститесь со мной один за другим, чтоб я мог каждого из вас благословить и поблагодарить за вашу незаслуженную и, боюсь, невозданную любовь.
Сцена, последовавшая за этим, была торжественна и печальна. Капитаны один за другим начали подходить к одру умирающего, и каждому он находил что сказать. Даже самые холодные из них смотрели уныло и мрачно.