Здесь мы должны признать, дабы не погрешить против истины, что лицо девушки омрачилось и нечто весьма похожее на вздох вырвалось из ее стесненной груди.
«У него, конечно, есть любовница или невеста, молодая, хорошенькая, нарядная, она носит великолепные шляпы и богатые шали. А как бы ему пристала вышитая разноцветными шелками куртка с серебряными филигранными пуговицами, сапожки из Ронды и маленькая андалузская шляпа! Каким стройным он выглядел бы в красном поясе из гибралтарского шелка!» — думала Милитона, с невинной хитростью влюбленной представляя себе Андреса в костюме, который мог бы приблизить его к ней.
Тут мечты девушки были прерваны стуком в дверь — пришла матушка Алдонса, жившая в том же доме.
— Знаешь, милочка, — сказала она, — Хуанчо совсем рехнулся, не пошел домой и даже не перевязал руку, он всю ночь прогуливался под твоим окном, видно, хотел посмотреть, не бродит ли поблизости наш сосед по цирку. Хуанчо вбил себе в голову, что ты назначила свиданье этому красивому кавалеру. А может, и вправду назначила? Тогда хлопот не оберешься. В толк не возьму, почему ты никак не полюбишь несчастного Хуанчо? Он оставил бы тебя в покое.
— Не стоит говорить об этом, я не в ответе за любовь Хуанчо, я не старалась вызвать ее.
— Нельзя сказать, — продолжала старуха, — чтобы наш молодой кавалер был нехорош собой или неучтив; он предложил мне коробку конфет весьма любезно, со всем почтением, какое подобает оказывать женщине; но меня тревожит Хуанчо, я смертельно боюсь его! Он считает меня твоей дуэньей и способен обвинить меня, если ты предпочтешь ему другого. Он следит за каждым твоим шагом, и было бы очень трудно скрыть от него даже пустяк.
— Послушать вас, так можно подумать, будто у меня все уже договорено с этим господином, а между тем я едва помню его лицо, — ответила Милитона, краснея.
— Если ты и забыла его, то он-то прекрасно тебя помнит, голову даю на отсечение! Он мог бы по памяти нарисовать твой портрет; он смотрел на тебя, не отрываясь, в продолжение всей корриды; можно было подумать, что он созерцает лик Пресвятой девы.
При этих словах, подтверждавших любовь Андреса, Милитона молча склонилась над шитьем; не изведанное доселе счастье переполняло ее сердце.
Между тем Хуанчо было не до этих нежных чувств; запершись у себя в комнате, украшенной шпагами и эмблемами быков, завоеванных им с риском для жизни, чтобы преподнести их Милитоне, которая отвергла все его подношения, он неотступно думал о своем горе, как это делают все несчастные влюбленные, и не мог понять, почему Милитона не любит его; неприязнь девушки казалась ему неразрешимой загадкой, и он напрасно доискивался ее причины. Разве он не был молод, красив, силен, горяч, отважен? Разве ему не аплодировали тысячи раз белоснежные ручки красивейших испанок? Разве на его костюмах меньше золота и украшений, чем у самых нарядных тореро? Разве его портрет не продается повсюду и в отпечатанном виде, и на шейных платках, да еще окруженный хвалебными стихами, словно портрет какого-нибудь знаменитого художника? Кто, кроме Монтеса, может лучше нанести удар и заставить быка сразу стать на колени? Никто. Он пригоршнями бросает золото, добытое ценой собственной крови. Чего же недостает ему? Хуанчо настойчиво пытался отыскать у себя какой-нибудь изъян и ничего не находил; антипатию или по меньшей мере холодность девушки он объяснял только одним: ее любовью к другому. Этого «другого» он разыскивал повсюду; каждый пустяк разжигал его ревность, его гнев; и тот самый человек, перед которым отступали разъяренные быки, чувствовал, что воля его разбивается о ледяное упорство Милитоны. Мысль убить ее, чтобы избавиться от этого наваждения, не раз приходила ему в голову. Безумство тореро длилось уже больше года, с того самого дня, когда он впервые увидел Милитону, ибо его любовь, как и все сильные страсти, сразу дошла до предела: безмерное чувство не может стать больше.
Чтобы разыскать Андреса, Хуанчо решил побывать в Салоне Прадо, в театрах дель Сирко и дель Принсипе, в дорогих кафе и других местах, посещаемых светскими людьми: и хотя он питал глубокое презрение к костюму буржуа и одевался обычно, как мах, сюртук, черные панталоны и круглая шляпа лежали рядом с ним на стуле: он приобрел эти вещи под колоннадой Мальоркской улицы в тот самый час, когда Андрес делал покупки в Растро. Оба соперника прибегли к одному и тому же средству: один — чтобы приблизиться к предмету своей ненависти, другой — к предмету своей любви.