Алькад выслушал это выдающееся донесение со всем вниманием, какого оно заслуживало.
— Располагаете ли вы сведениями о том, что сделали эти два субъекта после того, как они переоделись, и притом одновременно? — спросил он у полицейских.
— Махо, одетый в костюм светского человека, прошелся по Салону Прадо, заглянул в театр дель Сирко и съел порцию мороженого в «Биржевом кафе», — ответил Аргамазилья.
— Светский человек, одетый в костюм махо, несколько раз медленно обошел площадь Лавапиес и прилегающие к ней улицы, поглядывая на девушек в окнах, и выпил лимонаду со льдом в лавке, торгующей прохладительными напитками, — отрапортовал Ковачуело.
— Каждый из них вел себя в соответствии с характером своей одежды. Какое поразительное притворство, какая дьявольская ловкость! — заметил алькад. — Один хотел проникнуть в народ и прощупать настроения низших классов; другой — заверить высшее общество в расположении и поддержке народа. Но мы-то на посту, мы не дремлем! Мы вас поймаем с поличным, господа конспираторы, будь вы карлисты, аякучосы, прогрессисты или ретрограды. Ха, ха, у Аргуса было сто глаз, но у полиции их тысяча, и она начеку.
Это было излюбленным выражением почтенного чиновника, его коньком, его Лила Бурельо. Он считал не без основания, что оно прекрасно заменяет мысль, когда в голове пусто.
— Аргамазилья и Ковачуело, вы получите вознаграждение. Но скажите, что сталось с обоими преступниками? Ибо они настоящие преступники, если судить по их поступкам и гибельным планам.
— Не знаем, за это время успело стемнеть. Нам удалось собрать лишь скудные сведения очевидцев о действиях и передвижениях злоумышленников, и с той самой ночи мы потеряли их след.
— Черт возьми, какая досада! — заметил алькад.
— Не беспокойтесь, мы найдем их! — с жаром вскричали оба друга.
Дон Херонимо зашел днем в полицию за новостями.
Алькад встретил его довольно сухо, но когда дон Херонимо де Васкез рассыпался в извинениях, говоря, что он, видимо, проявил излишнюю навязчивость, чиновник посоветовал ему:
— Вам не следовало бы принимать такое явное участие в доне Андресе де Сальседо; он замешан в крупном заговоре, нити которого находятся у нас в руках.
— Андрес — заговорщик! — воскликнул дон Херонимо. — Быть этого не может!
— Да, это так, — подтвердил блюститель порядка тоном, не допускающим возражений.
— Молодой человек с таким мягким, спокойным, веселым, безобидным нравом?!
— Он прикидывался безобидным, подобно Бруту, который прикидывался сумасшедшим. И все это для того, чтобы скрыть свои козни и отвлечь от себя внимание. Но нас, старых лисиц, не проведешь. Лучше всего было бы для Сальседо ускользнуть от нас. Пожелайте ему этого.
Несчастный Херонимо вернулся домой растерянный, пристыженный своей близорукостью. Он знал Андреса с детства, сажал малыша к себе на колени, и ему даже в голову не приходило, что он пригрел у себя в доме опасного заговорщика. Он со священным трепетом восхищался редкой проницательностью полиции, открывшей за такой короткий срок тайну, о которой он даже не подозревал, хотя ежедневно видел преступника, и настолько ошибался в нем, что согласился выдать за него свою дочь.
Удивлению Фелисианы не было границ, когда она узнала, что за ней ревностно ухаживал глава широко разветвленного карлистского заговора. Какой силой воли должен был обладать дон Андрес, дабы ничем не выдать своих далеко идущих политических замыслов и с таким невозмутимым спокойствием разучивать дуэты Беллини! Доверяйтесь после этого безмятежному выражению лица, скромному виду, ясному взгляду и милой улыбке! Кто мог подумать, что Андрес, который воодушевлялся лишь при упоминании о корриде и, казалось, умел судить только о достоинствах тореро, предпочитая Севилья Родригесу и Чикланеро Архоне, скрывал под внешним легкомыслием такую глубину мысли.
Оба сыщика приступили к новым поискам и обнаружили, что раненый, подобранный Милитоной, был тем самым молодым человеком, который купил одежду в Растро. Донесение серено и рассказ старьевщика полностью совпадали. Куртка табачного цвета, синий жилет, красный пояс, — ошибиться тут было невозможно.
Полученные сведения расстроили Аргамазилью и Ковачуело, возлагавших большие надежды на раскрытие заговора. Исчезновение Андреса больше бы соответствовало их видам. Дело сводилось, по-видимому, к простой любовной интрижке, к невинной ссоре двух соперников, к обыкновенному покушению на убийство, словом, к сущей безделице. Соседи слышали серенаду, все сомнения рассеялись.