- Какое тебе до этого дело? Самоходка придет в Архангельск вовремя и в лучшем виде, - пожал Овцын плечами. - Ты обедал?
- Обедал, - буркнул Лисопад. - И чего тебе дался этот Двоскин?
- Так надо, - серьезно сказал Овцын. - Оформляй его, записывай в судовую роль... Потом спустимся в «Маленькую полундру» - со свиданьицем...
Скромный, мало кому известный кабачок без выписки, где буфетчица Тамара, постреливая порочными глазками, наливала коньяк и сухие вина, моряки называли «Маленькая полундра». Туда заходили с маленькими деньгами, пили понемножку, только для просветления души, и если случались там какие-нибудь неприятности, то маленькие. Потому и назвали кабачок «Маленькая полундра».
Через полчаса они пили коньяк в «Маленькой полундре», и Соломон, обалдевший от жданного и в то же время невероятного счастья, после каждого глотка снова чокался с Лисопадом, говорил о том, как будет разбиваться в лепешку на работе, и угощал шоколадными конфетами худосочную Тамару. Всего навидавшаяся буфетчица не удивлялась, благодарила и, когда Соломон отворачивался, клала конфеты обратно в вазу.
Попрощавшись с Лисопадом, они пешком пошли к набережной, где стояла новенькая и слишком даже изящная для своего названия самоходная баржа.
- А как же ты теперь с Мариной? - вспомнил вдруг Соломон.
- Разлука укрепляет любовь, - повторил Овцын слова Лисопада и улыбнулся.
- Но она берет отпуск?
- На неделю.
- Как неудачно получается! - сказал Соломон.
Он все еще не догадался, что Овцын согласился на этот рейс ради него, что нет для него ничего такого интересного в том, чтобы перегнать в Архангельск самоходную баржу, и не слишком ему нужны деньги, которые он за это получит.
- Все очень удачно, - сказал Овцын и потрепал заросший загривок Соломона. Высокая радость Соломона передалась и ему. А это ведь самое прекрасное в жизни, думал он, оставить одну радость, приобрести другую и знать, что первая ждет тебя. Все очень удачно, сказал он себе, все прекрасно, так редко бывает.
- Послушай, Иван! Ведь можно взять ее с собой. - Соломон остановился и стал трясти его за локоть. - Ты будешь первым олухом на свете, если этого не сделаешь.
- Не сделаю, - сказал Овцын.
- Почему?
- Ни к чему этот салат. Не уважаю.
- Принципы имеешь, - вздохнул Соломон, отпустил его локоть и побрел дальше.
Потом, уже в свеженькой, пахнущей нагретой краской каюте, он продолжил:
- Иметь принципы - это роскошь, не каждому доступная. Когда твердо знаешь, что справишься со всеми обстоятельствами жизни, что нет такой силы, которая собьет тебя, свихнет с пути, тогда можно завести себе принципы. Заводи принципы, поступай в соответствии с ними и чванься...
- А может, наоборот? - спросил Овцын. - Может быть, принципы помогают человеку справиться с обстоятельствами жизни?
- Ерунда, - печально сказал Соломон. - Какой же принцип поможет мне плавать? Нет такого принципа. А извернулся, нашел блат - вот я и на судне.
Он нежно погладил бронзовый обод иллюминаторного стекла.
- В очках ты прилично видишь? - спросил Овцы.
Соломон покачал головой.
- Не очень. Я и цвета не различаю. Весь мир как черно-белое кино. Но ты не беспокойся, Иван. Я всю работу по судну буду делать. Ты только будешь стоять в крахмальном воротничке на мостике - и никаких других забот... - Вдруг он осекся, переменился в лице. Помолчав, он тихо произнес: - Дурак я цельносваренный... Еще и Марину советовал взять... Скажи честно, ты из-за меня на этот рейс согласился?
- Чушь, - сказал Овцын. - Чего это тебе и голову взбрело? Давай заниматься судном. Завтра надо выйти. Тянуть незачем.
Назавтра, с первой разводкой мостов, в неподсильной человеку прекрасности ясной петербургской ночи, оглушенные безумной гармонией прощания, черной невской воды - бегущей, уходящей и нескончаемой, -колдовства огней, выхватывающих из тьмы драгоценное, возвышенные соитием красоты и силы созданного человеком мира, управляя частью этого мира, они ушли в рейс. С плеском падали тросы. На набережной, там, где повисли между пушками старинные цепи, недвижимо стояла Марина. Что творилось в ее душе, кто знает? Могла ли она верить в реальность всего случившегося?
Когда они вернулись, - через десять дней, а не через неделю, потому что пришлось пережидать шторм и Беломорском порту, - полы в Соломоновой квартире сверкали, оконные стекла были вымыты, и посуда стояла не в платяном шкафу, а в симпатичном буфетике. Довольное порядком жизни солнце свободно лилось сквозь мытые окна и сверкало на дверцах этого симпатичного буфетика.