- Позвольте... - удивился Соломон.
- Не позволю, - сказала Марина и поцеловала его в щеку. - Это подарок.
Сгорбившись, и потерев щеку, Соломон произнес:
- Я специалист по мебели. Этот подарок стоит тридцать шесть рублей. Сам продавал.
Он полез за бумажником.
- Не порти праздник, - остановил его Овцын и отослал в магазин.
Когда Соломон, выспросив подробные инструкции, наконец, ушел, они
обнялись и стояли молча, не зная времени, не говоря, не думая, только ощущая друг друга. Весь рейс, все эти десять дней, чертовски тяжелых и необыкновенно значительных, он ждал только этого - обнять ее, замкнуть глаза, ощутить тепло гибкого тела, упругость обвивающих рук и пряный запах женщины, истосковавшейся по ласке.
И когда все улеглось, тоже было хорошо, и дышать, стало свободно. Счастье вдруг потекло медленно, плавно, обволакивая душу покоем, подобным сну. Он раскрыл глаза и увидел, что Марина отстранилась от него, что она просто смотрит - и счастлива.
- Скажи же что-нибудь, - сказала Марина.
- Что можно сказать... - ответил он, отпустил ее и отошел к окну, чтобы прижать лицо к холодному стеклу.
- Что ты меня любишь, что это у тебя впервые в жизни. Скажи.
- Это у меня впервые в жизни, - сказал он. - Я люблю тебя.
«Зачем она так? - подумал он. - Человек должен говорить без слов, только тогда это правда».
- Ты забыл ту, первую? - настойчиво спросила Марина.
- Это другое.
- Почему? Как это было? - продолжала она спрашивать.
Он рассказал:
Тогда мне было двенадцать лет. Когда мне стало четырнадцать, я сказал ей по телефону, что люблю ее, и то лишь потому, что на следующий день ее увозили в другой город. Даже в другую страну, если быть точным. В семнадцать я первый раз поцеловал ее. С тех пор мы не встречались. Надеюсь, больше вопросов не будет.
- Ты любишь ее, а не меня.
- Пускай, если тебе так интереснее, - сказал он.
Она подошла к нему, обняла, прижалась. Но ему стало вдруг одиноко и неприютно, беспокойство овладело душой. Он отодвинул ее, посмотрел в лицо. Лицо было холодным, красивым, чужим.
Он думал, что ей сказать, но раздался шум в прихожей.
- Пришел Соломон, - сказал он.
Соломон принес вина и много вкусных закусок. Он принес холод улицы и простую радость. Марина нашла в кухонном столике мускатный орех и корицу, она слила разные вина в кастрюлю, насыпала пряностей и поставила на плиту.
- Как мы это назовем? - спросил счастливый Соломон, глодая сыр.
- Глинтвейн, - сказала Марина.
- Банально, - отверг Соломон. - Назовем это «Боже мой!».
- Плагиатство, - возразил Овцын. - Было у Грина.
- Я думал, вы не знаете, - смутился Соломон.- Извините.
- Назовите это «Марина», - сказала Марина.- Я не возражаю.
Они пили горячую «Марину», говорили о том, что было, и о том, что будет, и постепенно, глоток за глотком, слово за словом, уходили из предметного мира. Соломой взял книгу и стал читать стихи, простые и исполненные мудрости, той мудрости, которая учит беречь радость, потому что сама родилась в страдании. Соломон читал без очков, при слабом свете, держа книгу далеко от глаз. Проследив взгляд Соломона, Овцын понял, что он читает наизусть.
- Это Заболоцкий, - сказал Соломон. - Тупицы, вы не знаете Заболоцкого, о чем с вами говорить?
Потом он сник и положил голову на скатерть.
- Почему так быстро? - спросила Марина.
- Он очень устал в рейсе, - сказал Овцын. - Не все было так просто и беспечно, как мы тут рассказывали.
- Сам дурак, - пробубнил Соломон в стол.- Заболоцкого не знаешь. Ты и Багрицкого не читал, задница в ракушках, капитан Кукиш... У старой пристани, где глуше пьяниц крик, где реже синий дым табачного угара, безумный старый бриг Летучего Корсара раскрашенными флагами поник... Успокойтесь, голубки-горлинки... Я сейчас уйду. Безумный старый Соломон еще не поник. Его раскрашенные флаги еще реют над морями...
Соломон потянулся за стаканом, но рука его упала на стол, процарапала ногтями по скатерти.
- Иван, сделай что-нибудь, - сказала Марина. - Я не хочу расставаться с тобой. - Она опустилась на пол, положила голову ему на колени. - Не хочу. Наверное, я порочная девушка... - Она подняла лицо, смотрела, ожидая, что он скажет.
- Я сделаю, - сказал он. - Побудь здесь, я скоро, вернусь.
Он поехал на угол Садовой и Малкова переулка, где толпится квартирный «черный рынок». Отличить сдающих комнаты от снимающих комнаты было нетрудно. Первые важно стояли, сохраняя на лицах соответствующее выражение, а когда отвечали на вопросы нервничающих вторых, цедили сквозь зубы и глядели в сторону. Первые могли выбирать. У вторых, особенно семейных, выбора почти не было.