- Я сразу угадала, что это ты, - сказала Марина.
«Кто же еще мог быть? - подумал он язвительно. - Тоже мне цыганка». Он сказал:
- У нас тут, знаешь, весна.
Марина воскликнула радостно:
- У нас тоже! Такое солнце, что окна раскрыли в лаборатории.
- Это ничего, что я тебе позвонил на работу? - спросил он.
Марина ответила приглушенным голосом:
- Ты хороший. Я рада. Как твои дела? Когда в море?
Он почувствовал облегчение. Простые вопросы, простые ответы. Так и надо. Сказал:
- Дела благополучно. В начале мая думаю выйти... А ты как живешь?
Раздался вздох, потом обиженный голос:
- Ты еще спрашиваешь... Как я живу? Днем работаю. Вечером гибну от скуки и ожидания. Скорее приплывай, слышишь?
«И что будет? - подумал он вдруг уныло и трезво. - Будет неделя отчаянной любви. Может, больше, если продлится стоянка в Ленинграде. Будет неприбранный стол. Постель, забрызганная вином и духами. Пустая и звонкая голова по утрам. Разговоры, для которых хватает дюжины слов. Будут неутолимые восторги, воспоминание о которых потом гонишь от себя...»
Марина еще что-то говорила, но он не слушал и, когда кончилось время, равнодушно повесил трубку. Вышел из душной кабины, и тут вспомнились ласковые и нежные слова, которые он придумал, ожидая. «Хорошо, что у меня вылетело из головы это сюсюканье», - сказал себе Овцын. Он пошел к выходу и в двери столкнулся с Борисом Архиповым.
- Звонил? - поинтересовался Борис Архипов.
Овцын кивнул.
- В контору?
- Не в контору, - сказал Овцын.
- И как? - прищурился Борис Архипов.
- Да так, - сказал Овцын. - Не умею говорить по телефону. Теряюсь, когда не вижу лица собеседника. Ну и говорю всякие «бе» и «ме». Даже неловко.
- Естественно, - усмехнулся Борис Архипов. - В ином собеседнике главное - это лицо. Проверим, нет ли чего до востребования?
- Посмотрим.
Совершенно неожиданно он получил письмо от Соломона.
«...Днями толкусь в конторе, - писал Соломон.- Каждый раз обещают отправить завтра-послезавтра, а завтра снова обещают отправить завтра-послезавтра. Думаю, что к двадцатому твоя команда все-таки приедет. Куда ж дальше тянуть? На Ладоге лед еще не сошел. Какой-то умница догадался его бомбить с самолетов для ускорения начала навигации, но ты ж понимаешь, что из этого получается. Уж так, как немцы долбили Ладогу в сорок втором, никто не сумеет. Но от этого лед раньше не сошел. Звонила Марина, спрашивала, не пишешь ли ты мне. Я сказал, что твои письма затерялись на почте. Мы оба вздохнули и повесили трубку одновременно. Отчего вы не поженитесь по закону, сволочи? Ну, будь, здоров. Надеюсь на скорую встречу.
Иван! Начальник, узнав, что я пишу тебе (пишу тут же, на краешке стола), велел вложить в конверт его записку...»
На оборотной стороне листка настольного календаря с датой 13 апреля было написано:
«Уважаемый Иван Андреевич, привет вам и наилучшие пожелания. Мы тут подумали и решили повара и буфетчицу не присылать. Финансовые дела наши не блестящи, хоть немножко сэкономим. Надеюсь, вам нетрудно будет нанять там повара и буфетчицу. На обычных условиях экспедиции. Желаю успехов.
Крутицкий».
- Еще забота, - сказал Овцын и сунул письмо в карман.
- Худые новости? - спросил Борис Архипов,
- Нет, все в порядке. Только придется искать повара и буфетчицу. Это несложно.
- Контора решила сэкономить на проездных и командировочных? - с усмешкой спросил Борис Архипов.
- На спичках, - сказал Овцын. - Впрочем, мне и лучше. Найду кока, получу продукты и буду питать народ на судне.
- Где ты его будешь искать?
- В отделе кадров пароходства. Там не то что кока, там астроботаника найти можно... Ты сейчас домой?
- Попробую позвонить в Питер. Вот тебе билет на всякий случай, если разойдемся. Ужинать все же приходи, если успеешь.
В коридоре отдела кадров было накурено, тесно и грязновато. Люди всех возрастов, одетые во всевозможные одежды разной степени сохранности, мужчины и женщины и совсем еще безусые подростки, веселые и хмурые, розовощекие и со следами жестокого похмелья, любопытные и мрачно разглядывающие заплеванный пол у себя под ногами, разные люди сидели на деревянных скамьях, слонялись вдоль коридора и подпирали крашеные стены. Овцын стал у стены и некоторое время разглядывал портретную галерею.
Женщины исключались. Он ничего не имел против женщин, но на судне без них проще. Гривастые юнцы в немыслимых куртках тоже отпадали - они пришли наниматься матросами. Злодейские физиономии с клеймом многодневного злоупотребления сивухой он тоже исключил. Не подходили и мужчины в фуражках с командирскими эмблемами. Изучив руки оставшихся и сделав еще несколько исключений, Овцы направился к скамье, где с краю сидел человек лет под шестьдесят, одетый в хорошего покроя, но довольно уже потрепанное пальто. Человек теребил длинными, чисто мытыми пальцами пушистую кепку, лежащую на коленях. Выражение его смуглого выбритого лица было чуть удивленным и в то же время насмешливым. Понятно было, что на этом отделе кадров свет не сошелся для него клином, что он знает себе цепу, и немалую, и вообще делает этому помещению честь своим присутствием.