– Нет, не Васильевском. На Васильевский уже довольно поздно. Мне не хотелось бы будить мать, да и собака может залаять, хотя она уже и старая и глухая. Но ведь именно глухие, — почему-то вдруг уверился в этом Юрий Александрович, —хорошо слышат.
– Разве?
– А Бетховен?
– А тогда куда мы поедем?
– В Озерки. Это на такси минут двадцать-тридцать.
– А что там у вас? Еще одна квартира?
– Да небольшой домик, что-то вроде дачи, я там живу с детства и там очень уютно, тепло, есть еда и чай.
– А я не опоздаю на поезд? У меня поезд в час дня.
– Я вас привезу прямо на вокзал.
– А мои вещи — сумка и кое-какие книжки и подарки, что я купил Ромашке...
– Кому-кому?
– Ромашке. Роме. Это мой младший братишка, ему еще только пять лет,. — Немного помолчав и что-то решив про себя, Анджей добавил: — А знаете что, я сейчас забегу к своим родственникам, возьму — очень быстро — свою сумку и пакет. Я с ними быстро попрощаюсь — и все. Вы не против?
Когда они быстрым шагом дошли до улицы Восстания, Анджей побежал в парадный подъезд высокого дома, а Ирсанов, оставшись на улице, стал ловить такси. Он уже сидел в машине, когда с сумкой наперевес из парадного вышел мальчик. Ирсанов, открыв дверь «Волги», махнул Анджею рукой. Машина сорвалась с места и понеслась в сторону Литейного моста, а там, уже совсем скоро, пролетев по улицам и проспектам Петроградской стороны, вырвалась на Приморское шоссе, по левую сторону которого темнели воды Финского залива. Ирсанов и Анджей в машине почти не разговаривали. Устроившись на заднем сиденье, мальчик задремал, склонив свою головку на плечо Ирсанова. Шофер включил приемник и из него полилась тихая музыка. За плотно закрытыми окнами «Волги» посвистывал резкий вечерний ветер. Дорога была пустынна и освещалась сине-желтым светом фонарей, отчего кусты и деревья вдоль шоссе казались еще более черными и густыми. До Озерков они доехали довольно быстро.
Кругом темнели заколоченные дачи и редкие здесь уличные фонари, кроме серого и ноздреватого снега под ними, почти ничего не освещали. Воздух был густ и плотен. Чернели тополя, кусты голой сирени, чернели заборы, чернела на взгорках земля. В окнах некоторых домиков тускло горел свет. В глуши поселка заливалась частым беззлобным лаем какая-то дворняжка, и со стороны города ей отвечал такой же заливистый лай. Высоко в небе вспыхивали точки редких звезд. Здешняя тишина показалась Ирсанову и волшебной, и желанной, и он торопился как можно больше вобрать в легкие здешнего чистого воздуха. От дороги к даче нужно было еще немного пройти, и это тоже показалось Ирсанову благом. «Как здесь красиво!» — громко сказал Анджей. Но Ирсанов почему-то не услышал его слов. Он ни о чем сейчас не думал, ничего, кроме лая собак, не слышал и хотел только одного — побыстрее войти в дом и напиться там чая.
Они вошли в дом. В тесной прихожей перегорела лампочка, и Ирсанову пришлось, не снимая плаща, пройти в комнаты и зажечь настольную лампу под высоким зеленым абажуром. Дача была обставлена просто — специально для нее заказанной мебелью светлого, покрытого лаком дерева. На таких же деревянных стенах висели под стеклами в тонких металлических рамках, верно, здесь писанные акварели — единственное, что еще напоминало Юрию Александровичу о жене и своем с ней прошедшем. Все окна дачи были плотно закрыты тяжелыми занавесями — подобием гобеленов — темно-желтого цвета с темно-синими по желтому большими цветами. Рассмотрев интерьер комнаты, Анджей заметил:
– В солнечный день здесь, наверно все сияет. Да?
– Да. Летом здесь великолепно, Анджей. Весь дом в сирени, а на клумбах полно цветов.
– А эти рисунки... Они чьи? Ваши?
– Нет, что ты! Я и не умею рисовать, и, признаться, не понимаю живопись. — Сказав эти слова, Ирсанов вдруг сообразил, что обратился к Анджею на «ты», чего от себя совсем не ожидал и потому смутился, но исправлять сказанное не стал. — Это моя жена рисовала, давным-давно.
– Она умерла? — решил посочувствовать Ирсанову Анджей. Ирсанов искренне рассмеялся и, не найдясь в ответе, сказал:
– Не совсем, Анджей. Я пойду в кухню, поставлю нам чай, а ты, если хочешь, посмотри журналы — здесь масса журналов по искусству — или включи магнитофон, кассеты внизу. Сейчас я поищу, что здесь имеется к чаю. Должно быть варенье и шоколад, если мыши не подобрали.
– Да мы уже ведь поели, довольно хорошо. Я вообще стараюсь есть меньше, чтобы не полнеть. Говорят, я склонен к полноте. При моем росте это — трагедия.
– Ну... Я бы не сказал, — ответил Ирсанов только затем, чтобы что-то сказать. Еще там, в театре, узнав, что Анджей профессионально танцует, он подумал о том, что с таким ростом у юноши могут быть и будут проблемы с репертуаром, хотя в руках опытного и талантливого хореографа «из этого мальчика на сцене может получиться нечто немыслимое. Тому есть примеры в мировом балете — Вацлав Нижинский и Барышников. Как жаль, что уже нет Якобсона! Этим юношей, —думал про себя Ирсанов, — он украсил бы русский и мировой балет!».