Теперь он стоял под театральными часами почти без всяких мыслей. Вкус сигареты теперь уже не казался ему неприятным. Ввиду явного похолодания он пожалел о том, что не надел свою любимую кепку (шляпы Ирсанов никогда не носил, хотя по теперешней моде шляпа была бы ему очень к лицу в сочетании с его элегантным черным плащом) и потому поднял сейчас воротник плаща. Не поворачивая головы, Ирсанов оглядывался вокруг себя: яркие огни фонарей и шумно катящихся по рельсам трамваев, машин и автобусов веселили его тем, как скоро они перемешивались между собой. Возле театра, несмотря на раннее перед спектаклем время, уже скопились театралы в надежде купить лишний билет.
Ирсанов вспомнил о втором своем билете не сразу, а если бы и вспомнил, то не сообразил бы как продать этот билет, поскольку во всю свою жизнь еще ни разу никому ничего не продал и даже не знал как это делается. Ирсанов либо отдавал ненужную ему вещь тому, кто в ней нуждался, либо инициативу реализации такой вещи брала на себя жена Юрия Александровича — женщина практичная во всех отношениях. Он на миг вспомнил о жене и неприятно поморщился, а через мгновение улыбнулся вдруг с мыслью о своей свободе. Но чем она, эта свобода, была для Ирсанова, он все еще не знал, потому что был более озабочен не ее применением, а тем покоем и наслаждением одиночеством, которые она, эта свобода, давала ему во всякую минуту. Более того, расставшись с женой, Ирсанов только тогда и понял вполне, что создан природой именно для той жизни, которую он теперь вел и ужасно дорожил этим.
Скопление людей у театра несколько удивило Ирсанова. Правда, кроме Кировского и Филармонии, он нигде больше и не бывал, но от Лидии Ивановны — большой театралки — знал, что современный русский театр переживает сейчас эпоху своего упадка, а повседневная жизнь так театрализована, наполнена такими шекспировскими страстями, что люди в своем большинстве потеряли интерес к театру, и даже спектакли в БДТ — об этом Ирсанов тоже узнал от Лидии Ивановны — со смертью его главного режиссера стали проходить при почти пустом зале. Но Ирсанову было неинтересно убеждаться в этом, ибо он не любил драму, в БДТ во всю свою жизнь был только два раза и всегда предпочитал лучше прочитать хорошую пьесу, нежели увидеть ее на подмостках. Но балет! Балетное искусство имеет чудотворную силу притягивать к себе зрителя, передавать ему чувственность, утончает зрение, послушное, как и всякое человеческое движение, одной только музыке. И Ирсанов был искренне рад возможности побывать сегодня в театре, потому что в свое время он много и жадно читал о хореографии Баланчина, хорошо знал его счастливую биографию и даже то, что почти все свои хореографические идеи Джордж Баланчин черпал из кошачьих — да-да! —движений и повадок, и его дом в Америке всегда был наполнен разными кошками. Ум и грациозность кошек говорили Баланчину больше, нежели советы Дягилева и художественные открытия Петипа.
Размышляя об этом Ирсанов совершенно не заметил, как к нему подошел молодой человек, на вид совсем еще мальчик — небольшого роста, с изящной головкой, без шапки, аккуратно подстриженный, в молодежной серого сукна куртке и в черных брюках, быть может, немного узких, но дополнительно доказывающих стройность ног.
– У вас есть лишний билет на сегодня ? — вежливо обратился юноша к Ирсанову, а так как разница их ростов была довольно существенной, мальчику пришлось слегка закинуть голову. На Ирсанова смотрели глаза мальчика — доверчивые, украшенные медленными ресницами и тонкими бровями, и он, Ирсанов, сразу пленился этими глазами, матовым цветом лица, щеки которого, освещенные высоким уличным фонарем, удивили Ирсанова тем, как ровно они покрыты шелковистым пушком. Ирсанов не сразу нашелся что ответить, потому что к этому времени совсем позабыл о втором билете.
– Что? Билет? Ах, да, конечно, — скороговоркой ответил Ирсанов и, быстро расстегнув все пуговицы плаща, стал искать билет по карманам. — Вот он, — сказал Ирсанов, найдя оба билета. Оторвав второй билет, Ирсанов протянул его мальчику. Но прежде чем взять протянутый билет, юноша спросил: