После оккупации Эстонии фашистами Айво убил старика соседа и оставил рядом с окровавленным топором записку: «Вот тебе, гад, за корову и за землю!» Затем он вступил в военно-фашистскую организацию «Омакайца», будучи уже бандитом — «лесным братом». Потом вступил в карательный отряд, состоявший главным образом из националистов и уголовников. Как и его сообщники, он грабил, насиловал, пытал, вешал, убивал… Особенно их карательный отряд зверствовал во Пскове и его окрестностях. Наемные убийцы охотились за эстонскими коммунистами, убивали советских активистов, вырезали целые семьи, не щадя ни стариков, ни детей. При отступлении немцев из Эстонии Айво Лемистэ бежал в Германию…
Последний диктант
— Последний поезд! Последний поезд!..
Вся платформа вокзала в Познани кишела вопившими, потерявшими головы немцами и немками, которые во что бы то пи стало стремились уехать на запад, домой, «нах фатерлянд».
Мы сошли с поезда и попали в самую гущу толпы, которую администрация и полиция пытались убедить, что этот поезд только что прибыл, а не отбывает. Это было безнадежно. Люди с коврами, саквояжами, чемоданами, сумками и тюками, с кошками и болонками на руках осаждали вагоны, из которых с проклятиями пробивались приехавшие.
Кто-то истерично вопил:
— Русские далеко? Русские далеко? Куда они прорвались?
— Говорят, они уже в Бромберге.
— Боже! — причитала какая-то дама. — У меня в Бромберге осталась столетняя бабушка.
Громкий, скрежещущий голос диктора объявил по радио: «Внимание! Внимание! Всем военнослужащим города Познань! Сообщение военного коменданта. Сегодня в пять часов утра, согласно приказу фюрера, за дезертирство из армии расстреляны: обер-лейтенант Макс Крумм, унтер-офицер Густав Мильде, ефрейтор Ганс Урле…» Железный голос называет еще около десятка званий и фамилий. Военные, прислушиваясь, замедляют шаг. Я вижу среди них беспокойно озирающихся по сторонам.
Голос диктора сменяется магнитофонной записью речи Геббельса, который дребезжащим тенорком пытается поддержать воинственный дух германской армии. Но сейчас эта речь — как мертвому припарки.
Познаньская школа переводчиков помещалась в двух мрачных многоэтажных корпусах, соединенных чугунными воротами, которые охранялись часовыми.
Пока часовой проверял наши документы, я смотрел, как во дворе школы вооруженные люди в солдатской форме занимались строевой подготовкой. Буквально через несколько суток этот прусский гусиный шаг сменится обыкновенным «драпом» — по-пластунски, на четвереньках, как угодно, вопреки уставам, правилам, достоинству и чести немецкого воинства!
Дежурный по школе проводил меня в правый корпус на второй этаж, в комнату-спальню, где на трехъярусных деревянных нарах с лестницами лежали подушки и одеяла. Посредине стоял стол со стульями. На столе — газеты и журналы. Комната-спальня была рассчитана на двенадцать человек. Мне досталась койка на верхнем ярусе.
Через полчаса я уже дрыгал ногами во дворе, отрабатывая гусиный шаг. Затем обед в общей столовой. А после обеда — занятия, и мне пришлось писать с группой студентов диктант на русском языке. Преподаватель — сухопарый немец — с акцентом диктовал отрывок из «Анны Карениной»: «Купаться было негде, весь берег реки был истоптан скотиной и открыт с дороги; даже гулять нельзя было ходить, потому что скотина входила в сад через сломанный забор, и был один страшный бык, который ревел и потому, должно быть, бодался…»
Я слушал диктант и мысленно улыбался: «Ишь, выбрал, немчура, долго, поди, искал кусок неприглядной России», — и я нарочно писал «купаца», «скатиной», «ривел», дабы не возбудить к себе излишнего интереса.
Правый корпус школы готовил переводчиков для административно-хозяйственных служб. Левый был под особой охраной — там была школа диверсантов, и как раз туда был откомандирован эстонец Айво Лемистэ. В тот же вечер я заметил из окна, как во двор из соседнего корпуса выносили большие ящики с черными надписями: «В Берлин!» Это были, видимо, секретные документы.
Как всегда перед бурей, в этот вечер было тихо, но чувствовалась какая-то настороженность, и, когда утром где-то вдали глухо заговорили орудия и в небе над Познанью появилась семерка советских штурмовиков, я понял, что ждать мне осталось совсем недолго.
С рассветом школа переводчиков прекратила свое существование. Она снялась, вооружилась и за два часа была полностью переброшена на окраину города. Три покинутых хозяевами особняка и какая-то казарма возле железнодорожной насыпи и моста вместили в себя переводчиков из обоих корпусов. Жизнь школы была совершенно нарушена, занятия не проводились, каждый делал что хотел, и только к вечеру появились расписания дежурств на патрулирование за мостом. Весь день я был предоставлен самому себе и потому, припрятав в надежное место противотанковое ружье, выданное мне фельдфебелем, пошел в город.