Николай посмотрел на отца и скрыл улыбку. По унылому, осовевшему лицу его он заметил, что хозяйка совсем завладела стариком. Иван Андреевич посмотрел на часы, переглянулся с сыном и хотел было подниматься, как в гостиную вошла молодая женщина с ярко-золотистыми, рыжими волосами, приостановилась, слегка прищуривая глаза с выражением не то скуки, не то недоумения, и приблизилась к обществу.
Николай взглянул на нее и как бы замер от удивления.
Что-то ослепительно свежее, белое, красивое и изящное осветило внезапно комнату.
— Красавица! — шепнул он, поднимаясь с кресла и низко кланяясь рыжеволосой молодой женщине, которая приветливо здоровалась с Вязниковым-отцом.
IX
Надежда Петровна назвала Николая и проговорила:
— Старшая моя дочь, Нина!
Молодой человек еще раз поклонился, пожимая протянутую ему руку, и — спасибо молодому ученому, который подсел в это время к барышням — мог свободно любоваться Ниной, присевшей около отца, прямо против Николая.
Стройная, высокая, статная, с роскошно развитыми формами, она была в светлом барежевом платье [17] с широкими рукавами, из-под которых блестели — именно блестели — ослепительной белизны, словно из мрамора выточенные, обнаженные руки с изящными кистями. Так же ослепительно бело было и ее античное, художественных очертаний лицо с нежным розоватым оттенком просачивающейся крови и нежными голубыми жилками. Из-под высокого молочного лба глядели черные бархатистые глаза, чуть-чуть улыбаясь какой-то неопределенной улыбкой. Такая же улыбка скользила и по тонким ярким губам, скользила незаметно, придавая физиономии слегка насмешливое выражение.
От всей этой ослепительной фигуры веяло спокойным изяществом и какой-то силой красоты…
Нина Сергеевна несколько минут проговорила с Иваном Андреевичем, вскинула раза два глаза на Николая, поднялась с кресла и подошла к сестрам, которые затеяли уже спор с Горлицыным.
— Опять умные разговоры ведете! — произнесла она, чуть-чуть скашивая губы и улыбаясь насмешливо глазами.
— Ах, не мешай, Нина.
— Как вам не надоест, господа?.. Игнатий Захарович, я не прошу вас о сестрах, но пожалейте хоть Нюту… Вы бедняжку совсем замучаете… право…
Горлицын серьезно взглянул на молодую женщину. Обе сестры взглянули на Николая, как бы прося извинения, что у них такая старшая сестра.
— Я сегодня слышала, как вы вразумляли ее насчет души… Это ужасно. Пощадите ее хоть до четвергов зимой… Бедная Нюточка все сидит за книгой и старается понять, что такое душа… Ведь теперь каникулы…
Молодой ученый начинал, видимо, злиться, а Нина Сергеевна, видимо, потешалась над ним от скуки. Он, впрочем, старался скрыть свое раздражение под спокойным тоном и медленно проговорил:
— Напрасно вы беспокоитесь за Анну Карловну. Для кого как… Что для одного скучно, то…
— Это в мой огород? Так ведь напрасно!.. — засмеялась она, открывая ряд прекрасных жемчужных зубов. — Вы хорошо знаете, кажется, что я отсталая. Это ведь давно решено и подписано! — прибавила она, значительно усмехаясь.
— Ты, Нина, вечно с твоими насмешками! — заметила Ольга.
— Они вот все не допускают меня в свою компанию, — весело заговорила Нина, обращаясь к Николаю, — и говорят, что я не умею вести умных разговоров. Хотите, попробуем?
— Попробуем.
— Впрочем, что же я?.. Вы тоже, верно, известный литератор или адвокат, или… словом, ученый человек?
— Я просто покамест праздношатающийся человек! — отвечал он.
— Николай Иванович написал недавно превосходную статью! — проговорила одна из сестер.
— Слышала, но не читала и — извините — не прочту. Значит, и вы мне не пара? — комично усмехнулась она. — Я ничем не занимаюсь, ничего не изучаю, разве только людей! — прибавила она, присаживаясь около Николая. — По совести предупреждаю вас!.. Давно вы приехали?
— С неделю.
— И не умерли еще с тоски?
— Нет! — рассмеялся Николай.
— А я так готова умереть. Гулять да гулять — это надоест.
Она вскинула на него глаза, обдавая его светом, и проговорила:
— Вы до осени?
— До осени.
— Умеете ездить верхом?
— Умею.
— И прекрасно. Мы будем ездить с вами, а то мне не с кем!
Она проговорила эти слова тем капризно-уверенным тоном, как будто и не сомневалась в согласии молодого человека.
— Да ведь я живу за двадцать верст…
— Приезжайте чаще к нам. Вы знаете Присухина?
— Слышал.
— Будете за обедом спорить с ним, а вечером будем кататься или играть в карты.
В это время Надежда Петровна кашлянула; Нина Сергеевна незаметно взглянула на мать, усмехнулась и проговорила:
— А, впрочем, как хотите. Я и одна люблю ездить… Ну, mesdames, кончили? — обратилась она к сестрам. — Пора и купаться идти.
Она поднялась с места.
Иван Андреевич подошел к сыну и спросил, не пора ли ехать домой.
— Поедем! — отвечал Николай.
— Как, уже и ехать? Что вы, Иван Андреевич! Разве вы не пообедаете с нами?
Старик извинился, что не может.
— Ну, так хоть Николая Ивановича не увозите… Дайте нам поближе познакомиться с молодым человеком. Знаете ли что: оставьте его погостить у нас несколько дней. Он познакомится с Алексеем Алексеевичем. Быть может, и не соскучится. Оставайтесь-ка, Николай Иванович. У нас, как видите, здесь всем полная свобода. Что хотите, то и делайте.
Николай колебался.
— Оставайтесь! — промолвила Нина. — Он остается, мама! — прибавила она.
Николай тотчас же согласился.
Отец обещал ему прислать платье и белье.
— Ты долго пробудешь?.. — спрашивал он у сына, который вышел его проводить.
— Нет, дня два-три, не более.
— Как знаешь! — промолвил старик, пожимая руку сына, и потом тихо шепнул, — ты будь, Коля, осторожней с Ниной Сергеевной. Она… она. Впрочем, ты сам поймешь, что это за женщина. Прощай, мой мальчик! «Какая она особа?.. Что хотел сказать отец?» — недоумевал Николай, возвращаясь в гостиную.
X
Только к обеду — у Смирновых обедали по-городскому, в пять часов, собираясь по звонку — в столовую вошел, несколько переваливаясь и потрясая брюшком, скромно склонив чуть-чуть набок голову, блондин, среднего роста, лет за сорок, круглый, гладкий и выхоленный, с мягким, белым, расплывчатым, широким лицом, сияющий лысиной и небольшими глазами, ровно глядевшими из-под широкого черепа. Все в нем дышало необыкновенным благообразием, начиная с лысины, окладистой светло-русой бороды, от которой несло благоуханием, и кончая пухлыми архиерейскими руками. В кем было что-то елейное, мягкое, располагающее.