— И охота вам было связываться! — произнес под самым ухом сбоку чей-то голос.
Николай повернул голову. На скамейке под развесистым кленом сидел Прокофьев.
Вязников подошел к нему и отрекомендовался.
— Я вас несколько знаю. От Лаврентьева слышал и вашу статейку читал! — произнес Прокофьев, протягивая руку. — Среди всякой нынешней мерзости… статейка ничего себе.
— Ваше лицо мне тоже показалось знакомым. Вы не знавали студента Мирзоева?
— Нет.
— Большое сходство.
— Мало ли схожих людей. Моя фамилия Прокофьев… Федор Степанов Прокофьев.
— Так незачем было связываться? — спросил Николай, присаживаясь около.
— Убедить, что ли, намеревались эту культурную каналью?
— Да уж чересчур возмутительно.
— Ого! Изволите еще возмущаться речами Присухина. В какой Аркадии [19] жили?
— В петербургской.
— Так-с… И возмущаетесь еще?
Он помолчал и прибавил:
— Ведь у него и наука-то вся такая же иисусистая, как он сам. Они с ней — одного поля ягоды. Она у них повадливая, карманная, на все руки…
— Как повадливая?
— Очень просто. Какие угодно фокусы они с ней проделывают. Вы курсов не проходили разве? Только он вас, что называется, в лоск положил…
— Однако…
— Однако не однако, а затравил, и поделом!
Николай был несколько озадачен и строго взглянул на Прокофьева, но тот не обратил на это ни малейшего внимания.
— И вправду, поделом! Вперед не суйтесь. Коли соваться, так уж надо самому во всей амуниции — иначе только их же жалкими словами тешить. По мне, это будто чищеным сапогом в грязь ступать. Он вам и Милля [20] и Маркса перевирал, вы внимали, а он-то хихикал в душе…
— Так что же вы не вступились, коли сами вы в полной амуниции, как вы говорите? — заметил иронически задетый за живое Николай.
— Эту канитель давно бросил, — отвечал Прокофьев хладнокровно. — Да и к чему? Разве их берут слова? Или барышень здешних, что ли, тешить диспутами?..
— Нельзя же хладнокровно слушать гадости.
— И потому надо поболтать?
Прокофьев помолчал и, внимательно взглядывая на Николая, прибавил:
— Пожалуй, вы и на свою публицистику возлагаете надежды? Кого-нибудь убедить полагаете насчет курицы в супе [21], а?
— А разве нет?..
— Верите еще?
— А вы не верите разве?
— Я?.. В российскую публицистику?
Прокофьев взглянул на Николая.
— Да вы в самом деле, Николай Иванович, вернулись из Аркадии, а не из Питера.
— Что ж в таком случае литература…
— По большей части переливает из пустого в порожнее… Надо же что-нибудь писать.
— Вот как… И, следовательно, заниматься ею…
— То же занятие, что мух хлопать! Это ново для вас, что ли? Поживете, тогда другое запоете, если не привыкнете, а впрочем, попробуйте-ка изложить на бумаге и напечатать то, о чем вы так горячо за обедом говорили. Попробуйте-ка! — усмехнулся ядовито Прокофьев. — А мы прочтем-с!..
— Вы как-то безнадежно уж смотрите.
— Не безнадежно, а не обманываюсь. Нет, батюшка, вашими писаньями не проймешь… Не нам с вами чета — люди пробовали. Не проймешь! — добавил он с какою-то глубочайшей ненавистью в голосе.
Прокофьев умолк и попыхивал папироской. Николай поглядывал на него. Любопытство его было возбуждено. «Кто этот человек, говорящий так решительно, с такой безнадежностью?» Он уже не сердился на Прокофьева. Этот человек невольно внушал к себе уважение. Что-то притягивающее было во всей его фигуре, в его пытливых темных глазах, в его голосе, в манерах.
— Вы здесь давно? — спросил Николай.
— Два месяца, — на заводе у Смирновой. Обедаю у них два раза в неделю, когда имею доклады.
— Какие доклады?
— Да у бабы этой… Она ведь министр… Хотя ничего не понимает, а все ты ей докладывай…
— И докладываете?
— Сколько угодно…
— Вы технолог?
— Маракую немножко… А вы в первый раз в этом доме?
— В первый.
— Семейка любопытная, самого модного фасона…
— Кажется, Смирнова умная женщина?
— Сама-то? Очень даже умная баба. Линию свою ведет правильно. Говорят, в Питере салон держит. И барышни умные — верно уж знаете! — одна изучает Спенсера, а другая химию… Только все в девках! — рассмеялся Прокофьев. — Приданого нет, а Присухин не клюет…
— А Горлицын?
— Известный молодой ученый… тоже не клюет… до той, до белобрысой добирается. У нее, кажется, припасено добра для супружества… только папенька с маменькой предпочитают вместо химика… какую-нибудь птицу почище… Но держу пари, химик пролезет: даром что глуп, зато апломба у него много, а впрочем, кажется, и предмет свой знает.
— А эта… красавица, старшая дочь?
— Эта-то?.. Ну, эта будет повыше сортом. По крайней мере не пыжится, а просто себе живет, как бог на душу положит. Ей бы принцессой какой-нибудь — настоящее дело. Потешается над всеми, а больше всего над котом этим — Присухиным, а он глаза только жмурит. Берегитесь, а то и вас зацепит… Вы, верно, охотник до амуров-то? Так-то-с! Однако я тут с вами болтаю, а мне к докладу пора, — прибавил он, взглядывая на часы и подымаясь. — До свидания. Заходите когда… на завод. Побеседуем. Может, и материалу для статейки наберетесь. Материалу довольно… народу много!
— Непременно, — проговорил несколько обиженный за «амуры» Николай.
— Да, вот еще что… Вы когда отсюда?..
— Послезавтра.
— Так скажите брату, чтобы к Лаврентьеву в четверг заходил.
— Вы разве Васю знаете?
— Видел раз. Хороший парень ваш брат!..
Прокофьев ушел, а Николай остался сидеть на скамье. «Удивительное сходство с тем!.. — подумал он, глядя вслед удалявшемуся Прокофьеву. — Непременно пойду к нему!..»
Когда Николай вернулся в комнаты, все барышни сидели в гостиной вокруг стола и слушали Горлицына. Николай остановился на пороге, оглядывая все общество. Присухина и Нины не было.
А тихий, несколько гнусавый голос молодого ученого отчетливо читал в это время:
— «Между поклонением идолам и поклонением фетишам не существует ни малейшего сколько-нибудь резкого скачка. В Африке видимым фетишем часто служит человекообразная фигура; иногда же эта фигура менее похожа на человека и всего более похожа на воронье пугало».
«И не только в Африке, а в Васильевке тоже!» — мелькнуло в голове Николая при виде барышень, с немым восторгом внимающих объяснениям и комментариям Горлицына.
19
Аркадия — традиционный образ страны райской невинности и патриархальной простоты нравов.
20
Милль, Джеймс (1773-1836) — английский историк, публицист, экономист и философ. В 1865 году трактат Милля о политической экономии вышел с примечаниями Н.Г.Чернышевского.
21
Кого-нибудь убедить полагаете насчет курицы в супе… — слова, подобные этим, историческое предание приписывает французскому королю Генриху IV (1553-1610): «Я постараюсь, чтобы самый бедный крестьянин мог есть мясо каждую неделю и, сверх того, иметь каждое воскресенье курицу в горшке своем». Есть сведения, что эту фразу как свою повторила Екатерина II. В устах революционера Прокофьева она звучит как саркастический намек на прекраснодушные пожелания и никчемные разговоры либералов о подъеме благосостояния крестьян в условиях самодержавия и помещичьего гнета.