— А во-вторых?
— Юный вы еще… Не совсем изломанный… и то редкость!
— Благодарю за честь…
— Не благодарите пока. Поблагодарите после.
Нина произнесла последние слова как-то особенно, подчеркивая их.
— Впрочем, вам это полезно! — произнесла она, как бы отвечая на свои мысли.
— Что полезно?..
— Наблюдать людей! — рассмеялась она.
— Вы все говорите нынче загадками, Нина Сергеевна.
— Такой стих напал.
— От нечего делать?
— Пожалуй, что и так! — промолвила она и лениво зевнула…
— А с Горлицыным пробовали скучать?
Она улыбнулась.
— Пробовала, но только он невыносим, хотя, говорят, и ученый человек. Впрочем, для Нюты Штейн он будет превосходным мужем в немецком вкусе. Она будет молиться на него, вязать ему чулки и дарить ему детей, а он будет, в качестве гениального человека, третировать ее. И оба будут счастливы.
— Вы, как посмотрю, мрачно смотрите на людей.
— Ах, если б вы только знали, как они мне все надоели, эти ваши петербургские развитые люди. Я их довольно насмотрелась. До тошноты надоели, ей-богу. И все говорят, говорят, говорят, — как им не надоест! Скучно слушать. Вы вот хоть не имеете пагубного намерения развивать меня, и за то с вами не так скучно.
— Разве другие пробовали?
— Пробовали, — рассмеялась Нина. — Все, много их там, все пробовали. Горлицын даже химии учил меня.
— Вас — химии?
— Меня и… вообразите… химии! Недели две занимался, а потом рассердился и бросил, увидав, что я хохочу и над ним, и над его химией. Присухин все-таки умнее: он химии меня не учил, но больше говорил о назначении женщины и о прелести быть другом и помощницей такого замечательного человека, как он. Разумеется, не прямо, а больше в своих красноречивых речах. Всего было! — протянула Нина. — Но самая скука в том, что обыкновенный финал всех этих попыток…
— Руку и сердце? — подсказал, смеясь, Николай.
— Вы угадали! Ужасно глупая у них манера ухаживать. Они воображают, что умные разговоры — самая лучшая увертюра к любви. Да они, впрочем, разве умеют любить? Так только, умные слова о любви говорят. Заранее знаешь, чем все это кончится, и только ждешь, скоро ли признание, или нет. Все это ужасно скучно.
Говоря, что все это «ужасно скучно», Нина Сергеевна опустила голову и в раздумье подвигалась вперед по аллее.
— Знаете ли, какой я вам дам совет, Николай Иванович, благо вы еще молоды, а я уж не молода.
— Вы… не молоды?
— Мне двадцать восемь лет, молодой человек! — произнесла она как-то степенно. — Никогда не резонерствуйте перед женщиной и не играйте комедии любви. Это может очень дорого стоить.
— Никогда не буду! — шутливо проговорил Николай.
— Не смейтесь. Теперь я серьезно говорю.
— Вас не разгадать: когда вы серьезно, когда нет.
— Выучитесь… Надеюсь, мы с вами останемся друзьями, и вы не удивите меня признанием. Правда ведь?..
— А если?.. — улыбнулся он.
— Тогда с вами будет скучно…
— И вы рассердитесь?
— Рассержусь.
«Так ли?» — подумал Николай, взглядывая на Нину.
— Так рассердитесь? — повторил он.
— И даже очень! — прошептала Нина.
Эти слова кольнули Вязникова.
— Странная вы, Нина Сергеевна!.. — произнес он.
— Странная? — переспросила она. — Вы мало еще женщин знаете! А может быть!.. Впрочем, про меня и не то говорят. Вас разве не предостерегали?
— Нет.
— Так ли? — спросила она, заглядывая Николаю в лицо.
— Положим, предостерегали.
— Я была уверена. К чему вы хотели скрыть это! Мне, право, все равно, что говорят про меня. Я к этому равнодушна.
В голосе ее звучала презрительная нота.
— Тем более что я знаю, как пишется история, особенно история хорошенькой женщины… Однако повернемте назад… Мы сегодня зашли с вами далее обыкновенного. Пожалуй, Алексей Алексеевич переменит мнение насчет ваших талантов…
Они пошли назад. Нина прибавила шагу.
— И страшные вещи рассказывали? — заговорила молодая женщина.
— Ведь вам все равно.
— Вы не верите? Мне, может быть, все равно, но все-таки женское любопытство…
— Ничего страшного. И может ли быть страшное?..
— Кто знает! — тихо проронила Нина.
— Вы хотите запугать меня?
— Ничего я не хочу! — с досадой проговорила Нина. — Так как же рисовали меня, говорите?!
— Никак, просто советовали беречься.
— Пожалуй, что вам нечего было советовать…
— Отчего мне именно?..
— Мне кажется… Оттого-то с вами и весело.
Они подходили к дому. Вся компания шла к ним навстречу.
— Так вы не боитесь остаться?.. Останетесь? — поддразнивала молодая женщина.
— Чего бояться, я не из трусливых.
— Вот это славно. И скоро приедете?
— Приеду.
— И признания не сделаете?..
— Не сделаю! — рассмеялся Николай.
— Вашу руку! Значит, мы останемся друзьями и приятно проведем лето, — весело сказала она, пожимая Николаю руку, — а потом…
— Что потом?
— Да ничего. После будут новые впечатления и у вас и у меня.
— Вы до них охотница…
— А вы? Разве нет? — шепнула она, посмеиваясь как-то странно.
XIII
— Куда это вы, mesdames, собрались? — крикнула она, подбегая к сестрам.
— На озеро. Хочешь ехать, Нина? Ты, кажется, сегодня в духе и не отравишь прогулки! — засмеялась Евгения.
— Вот как рекомендуют меня сестры, Николай Иванович!.. Нечего сказать, хорошая рекомендация. Так вы удостоиваете пригласить меня?
— Приглашаем!
— Принимаю приглашение и обещаю не отравить прогулки, но, с своей стороны, также предлагаю условие.
— Какое?
— Чтобы… Вы не сердитесь, добрейший Игнатий Захарович! Чтобы Игнатий Захарович обещал не вести умных разговоров. Обещаете, Игнатий Захарович?
Молодой ученый покраснел, прищурил свои красноватые глазки, однако сохранил все тот же серьезный вид и проговорил:
— Желание Нины Сергеевны будет свято исполнено!
«И этот мозгляк думал развивать Нину Сергеевну! — невольно пронеслось в голове у Николая. — С ней заниматься химией?! Вот-то дурак!»
Нюта Штейн, желая вознаградить молодого ученого, подняла свои большие, выпуклые глаза и взглянула на него сочувственным, долгим взглядом, словно бы говоря им: «Не сердись на нее. Она не в состоянии понять тебя!» Но, к крайнему изумлению добродушной барышни, молодой ученый строго взглянул на свою ученицу, так что она покорно опустила глаза и долго не подымала их, как бы чувствуя себя виноватой.