Посылки, которая, однако, все не приходила, пришло же, напротив, по прошествии долгого времени, из дома письмо. Письмо о том, что у них все пребывают в добром здравии, чего и ему желают от милостей господних, кроме того, такая приключилась печаль, что младшего брата тоже призвали, кроме того, спешат ему сообщить, что часы они со всей радостью купят, однако, как им растолковали на почте, посылкой пересылать опасно — обозники стащат, поэтому они теперь ждут, пока найдется какой-нибудь отпускник, с которым они и перешлют, и да хранит господь их любезного сыночка от всех напастей, и Терушка его тоже помнит и целует.
Бывало, получив письмо из дому, Лайош даже все точки и запятые пожирал глазами, теперь же он едва скользнул взглядом по строчкам о здоровье родителей, о мобилизации брата, даже о Терушке, он искал, где же про часы, и, найдя, снова и снова жадно впивался в слова и раз от разу все больше мрачнел. Мало того, в нем вдруг поднялся беспричинный и отвратительный гнев против родителей за их недоверие к почте и обозникам. Он даже толком не ответил им, так, черкнул что-то. И все напирал на часы, и в начале и в конце, не забудьте, мол, и как можно скорее!
Пролетали дни, недели, даже месяцы, приходили и отсылались письма, а часов все не было. Однако желание Лайоша заиметь их становилось только мучительнее, он уже вовсю клял в душе отца с матерью. Бродил как в воду опущенный, все, ему казалось, на этом свете против него, не только однополчане, но и итальянские артиллеристы, которые начинают обстрел именно в тот момент, когда он заступает в караул, даже пошедший не ко времени дождь, и небо, и земля — в общем, все, все! Странно, нет ли, но уверенность в том, что часы, подобно какому-нибудь магическому предмету, избавят его ото всех бед, стала своего рода безумием.
И если бы в тот момент Лайоша Бороту отыскал сказочный волшебник и сказал ему: «Любезный сын мой, ты исполнил свой долг в этом гиблом месте, куда не ступала нога человека, отправляйся домой, живи себе с миром!» — не исключено, что Лайош уехал бы в неизбывной тоске, поскольку часов он так и не получил.
Прошло время, и однажды Лайош опять получил письмо, но не из дому, а из находящегося на обучении за линией фронта маршевого батальона. Писал младший брат: «Вот и мой черед подошел выступать, наше подразделение движется туда-то и туда-то, не могу дождаться, когда мы наконец встретимся…» — и еще много разного писал младший брат, но что повергло Лайоша Бороту в радостную дрожь, как вы можете догадаться, это сообщение о том, что брат везет часы. Чтоб не сказать, часы везут брата — для полного счастья.
Однако прошло еще добрых несколько недель. Рота Лайоша Бороты была переведена с передовой в резерв и обратно. Пока наконец однажды связные, полевая кухня и трудовые отряды не разнесли весть, что маршевый батальон прибыл в полк и, как говорят, уже завтра же в поредевшие караульные роты пришлют пополнение.
Ну, Лайош Борота насел на одного раздатчика, чтобы тот разыскал внизу брата и передал ему: просись, мол, когда будут распределять, в двенадцатую роту, к нему.
2
Маршевый батальон тем временем действительно прибыл в штаб полка, где располагались кухни, склады, канцелярии, еще в значительном отдалении от самой линии фронта.
Младший брат Иштван Борота, едва достигший девятнадцати лет, был тощим, долговязым парнишкой, с круглыми, сравнительно с его худобой, щеками, которые, однако, вовсе не свидетельствовали об избытке здоровья. Он еще и тут, за линией фронта, мог бы уже раз десять попасть в госпиталь, если бы его не поддерживала надежда на встречу с братом. Ну и возликовал же он, когда раздатчик передал ему братнин наказ, и решил тут же уладить дело с распределением.
Но командир его роты ушел к какому-то своему приятелю в штаб полка, а старший сержант уже переписал список, кого куда из рядовых отправляют. Поэтому он наорал на Иштвана, чтоб тот катился к черту, не будет он из-за него снова все переписывать. Потом случилось так, что роту Иштвана Бороты оставили в резерве, внизу, при штабе полка, и на передовую нужно было ходить только на задания. Поэтому уже и солдаты подтрунивали над Иштваном, и чего это он так торопится под огонь, будет еще время встретиться с братцем в более подходящем месте. И Иштван Борота, парнишка боязливый, не решился больше просить.
Однако как-то около полудня в роту поступил приказ, что к вечеру два взвода должны доставить на передовую проволоку, в тринадцатую роту полка. И Иштван Борота сразу же разузнал, что это ближайшие соседи брата, двенадцатой роты. Но словно сама судьба противилась, чтоб он шел: послали два других взвода, а не его, Иштвана. Это, впрочем, несложно было уладить. Любой из посланных с радостью готов был поменяться с Иштваном Боротой, чтоб остаться на месте, полагая, что заглянуть в пасть смерти всегда лучше завтра, чем сегодня. Так что Иштван Борота все-таки попал во взвод, чтобы с началом темноты встать в шеренгу тех, кто отправлялся на передовую, с тяжелым мотком проволоки на шее и с греющей сердце надеждой, что скоро он наконец сможет расцеловаться с братом.
Едва, однако, взвод тронулся, как Иштвана Бороту пронзила мысль, от которой он впал в отчаяние. Идущие на задание оставляли амуницию внизу, и Иштван забыл часы в вещевом мешке. Часы, о которых старший брат столько писал, канючил, умолял, из-за которых гневался в письмах. Часы, которые Иштван Борота даже не посмел вынуть из футляра, когда их принесли от часовщика, тем более пользоваться ими, пока они не попадут к брату. Из футляра, что был обернут шелковой бумагой и уложен в коробку, а она уже, завернутая в платок, лежала на дне вещевого мешка. Мешка, который сейчас без присмотра остался в роте, так что часы могли запросто стащить.
Как же было Иштвану Бороте не впасть в отчаяние! И как же было ему не развернуться в ту же секунду и, покинув строй, не помчаться с тяжелым мотком проволоки на шее обратно, к оставленному мешку, за часами. А потом, взяв их, не припустить изо всех сил назад, за ротой.
Однако бежать из последних сил оказалось легче, чем догнать товарищей. Вернее, не догнать, а найти дорогу, по которой они ушли. Ведь там тогда по большим дорогам и маленьким дорожкам, по тропинкам, расселинам и лужайкам народ и зверь просто валом валили. На рассвете к передовой подносили продукты, боеприпасы, и все дороги были стоптаны, сучья на кустах обломаны.
Иштван Борота отметил про себя, что уже дважды догонял отряд с проволокой — и все не свою роту. Он их спрашивает а они лопочут что-то на разных языках. Были и словаки, и немцы — те хохочут, — и бошняки — эти только взглядом смерят, а иные огрызнутся, — бог весть, кто такие, но его роты нет как нет.