— На кого?
— На «Чужого ребенка».
— Ой, пойду! Меня ж хлебом не корми — дай посмеяться, — обрадовалась тетя Лиза. — Два раза была, пойду и в третий.
После щей на столе появилась огромная сковорода с жареными грибами и глубокая миска крупной, пушистой вареной картошки. Валька смотрел на белую гору с восхищением: там, как в снегу, что-то вспыхивало и голубовато светилось. Пар от картошки шел какой-то праздничный, и всем поровну досталось этого пара, он подплывал под нос и обдавал лицо сильным грибным ароматом. Было весело и горячо. А тетя Лиза не переставала подкладывать в тарелки глубокой деревянной ложкой, ловко и щедро. А когда Ленка взяла подсолнечного масла и стала лить из бутылки в ложку, тетя Лиза нахмурилась и сказала:
— Лей прямо в тарелку, а то всю жизнь с ложки побираться будешь!
Валька подумал: у тети Лизы даже замечания хорошие, не то что у Варвары Ивановны: «Доедай кашу, а то морду болячками обкидает!»
И разговоры в этом доме другие. У всех хорошее настроение, особенно у тети Лизы. Хлопочет она и то весело. Дочери просят:
— Ты, мама, сядь, сядь!
— Ой нет! — отвечает тетя Лиза. — Я как остановлюсь, так и кровь во мне останавливается; начну работать — и она за работу. Без дела человек куда раньше помрет, а мне еще пожить охота.
Как только отобедали, разом грохнули стулья, сестры поднялись, и в минуту грязной посуды уже и в помине не было. На столе появилась холстяная скатерть. Клава развернула на ней газету, чтобы чернилами не закапать, разложила на газете книги, тетради и хотела сесть, но подбежала Ленка, сказала: «Подождут твои конспекты!» — навалилась на стол и угнала его к подоконнику.
Тетя Лиза вопросительно посмотрела на Ленку, подошла к плите, взяла в каждую руку по чугунному утюгу. «Куда прикладывать прикажешь?»
Ленка вместо ответа сунула матери под мышку рулон обоев, подмела пол от плиты до двери — и через всю комнату, на ходу разворачиваясь, легла зеленая дорожка.
Ленка перевернула обои на левую, белую сторону, прижала оба конца утюгами и принялась размечать слова. Она ходила вдоль белой полосы с карандашом и резинкой, от плиты до двери и обратно, нагибалась, черкала что-то, ошибалась, стирала резинкой и начинала снова.
Тетя Лиза стояла тут же, сложа руки на животе, и добродушно посмеивалась:
— Поди, не одну версту уже исписала… — Очень нравилось тете Лизе, что у младшей дочери никогда не кончаются «нагрузки», потому что она хорошо рисует. И какая еще молодчина — за вечер два лозунга может написать! Один начнет словом «Даешь», другой — словом «Долой» — и оба нужные.
— Никак не влезает «лизм», придется все буквы ýже делать, — озабоченно сказала Ленка.
— А что это за слово новое такое?
— Никакое не новое. Ты что, «капитализма» не знаешь?
Уместив наконец все слова, Ленка вымыла кошачье блюдце, налила в него красных чернил и принялась писать широкой плоской кисточкой. У Вальки даже дух захватывало — так красиво, легко и быстро получались буквы. Он сидел на полу по другую сторону лозунга и вместе с Ленкой подвигался от плиты к двери.
Надя стирала в сторонке, чтобы не набрызгать. Клава писала свои конспекты. Сима уткнулась в угол дивана с книжкой. Вера в другой угол — тоже с книжкой. Тетя Лиза подсела к столу, напротив Клавы, и разложила свое вязанье.
— Девьки, почитали бы чего в голос, а то я плоха глазами стала, только и могу, что наобум вязать.
— А чего тебе хочется? — спросила Сима.
— А все того же, про то, как люди на земле живут…
Валька сидит, слушает, со всеми задумывается, со всеми громко смеется, как будто все ему понятно, а если не до конца понятно — какая разница: ему тоже весело и хорошо в этом доме.
Была еще одна причина, по которой повадился к Кирюшкиным Валька. Какой бы он умный и взрослый ни был, а ему все равно хотелось, чтобы хоть иногда погладили его по голове или что-нибудь у него спросили, ну вроде: «Как живешь?» или: «Отчего такой невеселый?» Все это так хорошо получалось у тети Лизы, что Валька думал не раз: почему не она его бабушка?
* * *Варвара Ивановна делала вид, что не вмешивается в дела внука, а сама ревниво и зорко следила за ним, всегда знала, куда он пошел.
Она заметила, что Валька часами пропадает где-то, и выследила его.
Он играл во дворе и вдруг вскочил, к чему-то прислушиваясь, потом сорвался с места и побежал напрямки через двор, через соседние огороды к дому «шалавой вдовы», о которой Пелагея говорила гадости. Бабка припустилась за внуком..
Валька перескочил высокий порог и кинулся к детской кроватке, стоявшей в дальнем углу полупустой, давно не метенной комнаты. Поверх кроватки накинута была простыня, прикрепленная со всех сторон бельевыми прищепками. Отчаянно плакавший ребенок тыкался головкой в натянутую простыню. В другом углу, на грязном столе, сидела девчонка лет шести и тоже ревела.
Срывая прищепки, Валька ругался:
— Дура березовая!
Бабка отпрянула от двери и фыркнула — это она так честит Пелагею.
Валька вынул двухлетнего мальчишку из кроватки и, весь красный от натуги, потащил его к столу, усадил, обтер ему ладонями мокрое лицо и строгим голосом скомандовал девчонке:
— Держи брата, а то на пол брякнется!
После этого он подошел к кроватке и, сунув руки глубоко в «карманы», долго смотрел, укоризненно покачивая головой.
— Шляться с утра до ночи время есть, а чтоб за дитем присмотреть, так нету!
Старуха снова хмыкнула в платок, узнав на этот раз Пелагеины слова.
Валька громко вздохнул и полез в кроватку. Он долго топтался в ней, пока смог перевернуть на другую сторону мокрый матрасик. Застлал его простыней, из которой мать делала мальчонке клетку, чтобы тот не выпал.
После этого, степенно шагая по комнате, Валька вернулся к столу, влез на него и, втиснувшись между ребятами, улыбнулся сначала одному, потом другому. Потом сунул руку за пазуху и выудил оттуда кусок колотого сахара. Откусил и дал сперва девчонке, но не в руку, а прямо в рот:
― Убери грязные лапы!.. А теперь закрой рот и соси.
Малышу тоже сам положил в рот «конфетку», потом наклонил его вперед, и, пока тот сосал, Валька, придерживал его в такой позе, чтобы мальчонка не поперхнулся.
Назад бабка, шла медленно и вытирала глаза. Она пошла к Ксюше и объявила, что внук в ней сердце кверху донышком перевернул и что пусть у нее руки отсохнут, если она его когда пальцем тронет или возьмется ругать за то, что он кудысь таскает еду!
На этой же неделе, никому ничего не говоря, Варвара Ивановна купила козу. Оттого, что выбирала долго, дотошно торгуясь, коза попалась никудышная. Но Вальке она сразу понравилась, потому что бабушка сказала:
— Твоя будя!
Коза была старая, с плешивой шеей, грязно-белого цвета; все это не имело никакого значения. Плохо другое. Козу купили с именем. Ее звали Катькой. Переименовывать нельзя — Валька понимал это: она уже давно привыкла. И очень жаль! А как хорошо бы звать Джулькой. А попался бы козел, Валька непременно назвал бы его Джульбарсом.
С этого дня Валька стал очень занятой. Рассуждал теперь только за вечерним чаем. По утрам ел наспех: торопился в лес.
Сейчас же после завтрака он брал небольшую корзину для грибов, клал в нее кусок хлеба и соль. Корзину надевал на левую руку, а руку потом совал в «карман»; корзинка болталась на локте. Затем он выводил из сарая козу на длинной веревке. Конец веревки наматывал на правую руку и вместе с веревкой тоже засовывал в «карман». Так они отправлялись в лес. Впереди Валька, позади — на большом расстоянии — Катька.
Характер у нее оказался паршивый: она все время останавливалась и смотрела никуда своими кошачьими глазами. Она могла целый час так простоять.
Валька оборачивался к Катьке и спрашивал:
— О чем ты думаешь опять, а?
Катька молчала и не двигалась с места. Тогда Валька сердитой походкой подходил к ней, наматывал всю веревку на рога, как на катушку, и, обняв козу одной рукой за шею, говорил ей по-дружески: