Л и ф а н о в. Нет, отец, на это дело теперь по-другому взглянуть надо. Родину освободили, а теперь и самих немцев… от фашизма освобождаем.
Б а р а б а н о в. Политрук говорил. Только мы их освобождаем, а они нас из окошек пулеметом стригут.
Л и ф а н о в. Мы сюда не мстить пришли, отец.
Б а р а б а н о в. Политрук говорил, верно, не мстить. Только я своего горя немцу до самой смерти не прощу. От деревни моей одни трубы остались. А жену с дочкой в Германию угнали. Вот и скажи мне после всего этого… могу я немца полюбить?!
Л и ф а н о в. Никто тебя, отец, любить немца не заставляет. Виновных мы, конечно, накажем, а народ немецкий жить должен по-человечески.
Входит Т а м а р а.
Т а м а р а. Товарищ лейтенант, не нашла я Андрея. Нет его в библиотеке.
Л и ф а н о в. А где же он? Куда делся?
Тамара молчит.
Чего мнешься-то?
Т а м а р а. Сбежал он, товарищ лейтенант… Я думала, не выпустят его. На дверях Марченко стоит… А он… сбежал. Даже не представляю себе, как он мог отсюда выбраться…
Л и ф а н о в. Куда сбежал?
Т а м а р а. В свою часть, наверно.
Л и ф а н о в. Сбежал… Вот что, девочка, попроси кого-нибудь срочно связаться с дивизией — пусть узнают у Рощина, не появлялся ли Андрей…
Т а м а р а. Хорошо, я старшине скажу. (Уходит.)
Лифанов стонет.
Л и ф а н о в. Боюсь я за Андрюшку.
Б а р а б а н о в. Плохо вам? Я сестру кликну.
Л и ф а н о в. Не надо… За Андрюшку страшно.
Г е л ь м у т (Урсуле). Ты просто сумасшедшая… Куда ты забросила нож?!
У р с у л а. Он раненый, без оружия, его нельзя убивать… грех это.
Г е л ь м у т. Я спрашиваю: куда ты дела нож?
Т е о. Она права. Одно дело — в бою… стреляешь из автомата… в тебя тоже стреляют. А так… Не берусь объяснить, в чем дело, но так нельзя… Мы не бандиты. Мы солдаты.
Г е л ь м у т. Солдаты. Да. И потому наш долг — выполнять приказ без рассуждений.
Д и т е р. Я согласен с Тео. Мы не убийцы.
Г е л ь м у т (после паузы). Курить хочется. (К Тео.) У тебя что-нибудь осталось?
Т е о. Нет.
Г е л ь м у т (Дитеру). А у тебя?
Д и т е р. Я не курю.
Т е о (Андрею). Эй ты… Курева нет?
А н д р е й. Развяжи руки.
Т е о. Как бы не так. (Обыскивает Андрея, достает две сигары.) Ого, этот аристократ курит сигары! Держи, Гельмут. О, да тут еще роскошный портсигар!
А н д р е й. Там ничего нет.
Т е о. Сейчас поглядим.
А н д р е й. Положи обратно, говорю тебе, он пустой. Отдай!
Тео раскрывает портсигар. Звучит знакомая мелодия. Урсула подошла к Тео, слушает.
Т е о (передает портсигар Урсуле). На. Дарю тебе на память о нашей встрече. (Смеется.)
Гельмут и Тео закуривают.
Г е л ь м у т. Первый раз в жизни курю сигару.
Т е о. Ну, и как?
Г е л ь м у т. Крепкая, дьявол.
Т е о. О боже… Даже в таком собачьем положении есть какие-то радости…
У р с у л а (снова завела механизм портсигара). Эту песенку я слышала много лет каждое утро… Рядом с нашим домом был приют. Там жили девочки-подкидыши… И каждое утро их выводили на прогулку. Они всегда пели эту песенку. Они все были в синих платьях и какие-то испуганные. Воспитательница подгоняла их прутиком, как гусей. Папа всегда говорил, что их надо жалеть. А мама говорила, что их бросили родители потому, что они плохо себя вели. И я больше всего боялась: останусь одна, и меня отдадут в приют и тоже будут подгонять прутиком. (Отдает Тео портсигар.) Возьми. Мне неприятно вспоминать об этом.
Т е о (сунул портсигар в карман). Я знаю одного мастера, он вставит туда другую музыку, какую захочешь.
Входит Р е й н г о л ь д. На нем яркое женское платье и шляпа. В руках у него большой ящик.
Г е л ь м у т. Что за маскарад? Что это значит?
Р е й н г о л ь д. Это значит, господа, что мы спасены! Я выведу вас из этой норы! Выведу целыми и невредимыми! Смотри, Гельмут, ты видишь на мне платье? Оно прекрасно, не так ли?
Г е л ь м у т. Что ты болтаешь, кретин?
Р е й н г о л ь д. О нет, Гельмут, я совсем не кретин! Там, в магазине, полно этих тряпок. Понимаешь?
Г е л ь м у т. Нет.
Р е й н г о л ь д. Взгляни на меня хорошенько. (Прохаживается, изображая знатную даму.) Теперь понимаешь?