М у х и н. Врешь. Все врешь. Я не верю ни единому твоему слову.
Б е л ы й. Не веришь? Ну и не верь. Еще вспомнишь Белого. Еще поймешь, кто тебе друг. Прощевайте, Людмила Васильевна. Не поминайте лихом.
Л ю д а. Нет, Жора, вы не уйдете, пока не погрузите шкаф. Нам без вас не справиться.
Б е л ы й. Вот Мухин остается. Он поможет.
Л ю д а. Вы что, смеетесь? Разве он один поднимет такую тяжесть?
М у х и н. Подниму.
Л ю д а. Надорвешься. (Белому.) Вот что, Жора, лучше вы выпейте коньяку…
Б е л ы й. Коньяку нету, я глядел.
Л ю д а. Есть. (Достает из сумки бутылку коньяку, передает Белому.) Откройте, пожалуйста. А вы, Жора, не боитесь, что я передам Ивану Игнатьевичу ваше мнение о его жене?
Б е л ы й (выпивает). Какое там мнение? Чего я такое сказал? Это ж я ему говорил. А вам я так скажу… Лично я вашу дочь, как говорится, очень даже уважаю… законно, можно сказать, себя на всю жизнь обеспечила. А ты, Мухин, не убивайся. Найдешь другую. Чего-чего, а этого добра хватает.
Люда бьет Белого по щеке.
Ух ты! Рука крепкая, как у моей маменьки.
Л ю д а. Сядьте и сидите. И помолчите, вы мне надоели!
М у х и н. Скажите мне, Люда, Вика вышла за этого… Кривошипова… по любви или…
Л ю д а. Ну что, что «или»?
М у х и н. Вы сами понимаете, о чем я говорю.
Л ю д а. Да, по любви, Геночка… Но ведь, насколько мне известно, у вас с Викой, в сущности, ничего не было.
М у х и н. То есть как… ничего не было?
Л ю д а. Вы даже, извините меня, не целовались…
Б е л ы й. Я пойду погляжу… Вроде машина подошла.
Л ю д а. Сидите, Жора, шофер сам зайдет.
Б е л ы й. Сидите, сидите… Мне каждая минута дорога. (Выпивает еще рюмку.)
М у х и н. Так. Понятно. Выходит, между нами ничего не было…
Л ю д а. Что поделаешь, Гена. Вероятно, в тебе чего-то недоставало.
М у х и н. Чего недоставало?
Л ю д а. Откуда я знаю… И зря ты затеял весь этот маскарад.
М у х и н. Какой маскарад?
Л ю д а. Зачем выдавать себя за грузчика, подкарауливать Вику на даче?!
М у х и н. Я оказался здесь совершенно случайно.
Л ю д а. Вика, может быть, тебе и поверила, но я… Ну, признайся: сколько дней ты ее здесь караулишь?
М у х и н. Говорю вам, я не знал, что это ее дача. Понятия не имел, что она вышла замуж.
Л ю д а. Теперь ты все знаешь. Почему же не уходишь?
М у х и н (растерянно). Не ухожу?
Л ю д а. Вот тебе мой совет, дружочек. Исчезни. Да поживее. Потому что ничего хорошего ты здесь не дождешься.
М у х и н. Вы правы… Как говорится, инцидент исчерпан… (Надел кепку.) Позовите ее, я с ней попрощаюсь… Или нет, не надо. (Идет к двери, останавливается.) Перед тем, как уйти, я хотел бы задать вам вопрос. Кто вам сказал, что между нами… ничего не было? Она сама? Вика?
Л ю д а. Твой двоюродный брат Мурзиков.
М у х и н. Мурзиков?.. Вездесущий, всезнающий, всюду проникающий Мурзиков? Откуда он может знать, что между нами было и чего не было?! Ладно, он мне неинтересен.
Л ю д а. Почему же? Он тебе должен быть интересен. В тот злополучный вечер вы были оба в одинаковом положении. Но, заметь, транзистор украл не он, а ты.
М у х и н. Он был мертвецки пьян, он валялся в луже.
Л ю д а. Иногда лучше пять минут поваляться в луже, чем год сидеть в колонии. А ты знаешь, что его статья «Кризис буржуазного индивидуализма» напечатана в университетском сборнике? Твой Мурзиков, который валялся в луже, даром времени не терял.
М у х и н. Он фальшивый человек.
Л ю д а. Возможно. Но он в полном порядке, дружок, а ты? Ну, хорошо, Вика дождалась бы тебя, что бы ты ей мог предложить?!
Б е л ы й (захмелев). Чего он ей может предложить? У него и хазы-то своей нет. Сирота!
М у х и н. Если люди относятся друг к другу по-человечески, этот вопрос не может даже возникнуть. Почему я должен ей что-то предлагать?! Вика, она же не такая…
Л ю д а. А какая?
М у х и н. Она не хищница.
Л ю д а. Взгляни на меня. Похоже, что у меня взрослая дочь?
Г е н к а (растерянно). Я же знаю, что у вас дочь.
Л ю д а. Знаешь. А люди, которые видят нас с Викой в первый раз, уверены, что мы просто подруги. Мне тридцать восемь лет, а мне не дают больше двадцати пяти. Быть женщиной, настоящей женщиной, — это большое искусство. Если бы я поддавалась первому порыву, жила, доверяясь только чувству, я давно бы была не Людой, а Людмилой Васильевной, не женщиной, а старухой… Вика моя дочь. Она никогда не связала бы себя с таким ребенком, как ты.