Сержанту было известно имя Дентона, местного поэта. «Похоже, поэтов всегда поджидают под их дверями прелестные юные создания. Интересно – почему?» – задался вопросом Демарко.
Ответ был прост: потому что поэты и прелестные юные создания все еще верят в романтику. Они еще верят в то, что истина заживляет, а красота затягивает раны. И в то, что любовь предвосхищает, сдерживает и отвращает трагедию под названием жизнь.
Демарко снова подумал о своей жене. Когда-то и Ларейн была прелестным юным созданием. И тоже верила в романтику. Верила… до тех пор, пока ей не пришлось баюкать на руках сынишку со сломанной шеей.
Кабинет № 214 огораживала желтая полицейская лента. Демарко нырнул под нее и толкнулся в дверь, хотя уже понял, что она заперта. Сержант вернулся мимо юной обожательницы поэтов к секретариату кафедры. Секретарша – светлокожая негритянка около тридцати лет – сидела за компьютером прямо и строго, высоко приподняв подбородок и изящно постукивая по клавиатуре своими длинными и тонкими пальчиками с красивым маникюром. Демарко приблизился к ее столу.
– Мне нужен ключ от кабинета профессора Хьюстона. Будьте добры…
Его голос напугал молодую женщину. Но она лишь слегка дернулась, тотчас же собралась и повернулась к сержанту, изобразив на лице удивление:
– Там же уже побывали полицейские, – сказала она. – Забрали его компьютер и еще какие-то вещи.
– Да, мы уже там побывали, – с улыбкой подтвердил Демарко. Потом достал из кармана кожаный футляр и показал ей свое удостоверение и жетон. – Но это не значит, что мы закончили там свою работу.
Секретарша кивнула, открыла ящик стола, нашла там ключ и вручила сержанту.
– Обычно я ухожу на ланч в половине первого, – сказала она ему.
Демарко взглянул на часы: 12:21.
– А когда вы обычно возвращаетесь с ланча?
– Через сорок пять минут, вас устроит?
– Можете и через час. Я подожду.
Кабинет Хьюстона показался сержанту холодным и безжизненным. Встав спиной к закрытой двери, Демарко снова обвел глазами забитые книжные стеллажи и серый металлический шкаф для хранения документов. Шкаф был теперь пуст. Демарко это знал. Его содержимое все еще проходило процедуру описи в хранилище вещдоков в его полицейском участке. На письменном столе Хьюстона остались только телефон и блокнот для записей. А на маленьком столике позади рабочего кресла лежала невысокая кучка студенческих работ, уже оцененных и ожидавших своих авторов. Демарко просмотрел их еще два дня назад: двенадцать коротких рассказов из мастерской Хьюстона «Ремесло сочинительства».
Рядом с ними в рамке величиной пять на семь дюймов красовался портрет, запечатлевший Хьюстона с его детьми в погожий летний день. Маленький Дэви, вцепившись пальчиками в густую песочно-коричневую копну отцовских волос, восседал верхом на плечах писателя, стоявшего на небольшом причале у озера на заднем дворе. Томас-младший рискованно наклонялся вперед, пытаясь с краешка причала дотянуться веслом до красного каноэ, дрейфующего в озере. Рядом с братом, ожидая, чем закончится его отчаянная попытка, стояла Алисса, почти не дыша и приложив руки к груди, словно в молитве.
Жены Хьюстона на этом портрете не было. Ее отдельная фотография в тяжелой серебряной рамке стояла чуть левее семейного портрета. «И что бы это могло значить? – задался вопросом Демарко. – Если это вообще что-то значит?»
Он пересек кабинет, уселся в кожаное кресло Хьюстона и начал поворачиваться вокруг, рассматривая фотографии. «А значить это может следующее, – сказал он улыбающемуся лицу Клэр Хьюстон. – Возможно, именно вы фотографировали мужа с детьми на причале. Поэтому вас нет на общем снимке. И Хьюстон поставил рядом ваш отдельный портрет. Но не было ли это с его стороны только жестом? Для общественного потребления, так сказать? Или он удостоил вас отдельного портрета, потому что вы занимали в его сердце особое место?»
Демарко перестал вертеться и замер. В ожидании шепота, подсказки, намека.
– Поговорите со мной, Клэр, – призвал он.
И, замолчав, превратился в слух. Но Клэр молчала.
Зато, вдруг скрипнув, приоткрылась дверь кабинета. Демарко повернулся в кресле, ожидая увидеть статную фигуристую секретаршу. Но вместо нее перед ним возник нескладный гиббонистый мужчина средних лет с вытянутым обвисшим лицом.
– Извините, – сказал он и быстро исчез, хлопнув дверью.
«Какого хрена?» – обозлился Демарко. И встал так резко, что кресло вылетело из-под него и врезалось в маленький столик; оба портрета упали лицами вниз. Едва Демарко поправил их, как затрещала его рация.