Когда кончилась война, продолжал собеседник, я в первую же осень поехал с Диной на охоту в ее родные места. И вот мы сошли с поезда, но несмотря на прошедшие несколько лет, Дина вспомнила былое и не хотела идти со мной. Ну, а знали бы вы, какую боль вызвало ее поведение, когда мы пришли в дом, где собака выросла. К своей бывшей хозяйке собака отнеслась как-то безразлично, но тут же начала заглядывать во все закоулки дома, и видно было, что она искала любимого человека. Это вызвало у вдовы горькие слезы, а вместе с ней заплакал и ее малыш, не помнивший отца. Не найдя своего друга, собака забралась в угол, где когда-то было ее место, и не реагировала на наши ласки.
На охоту с ней я не пошел. Боялся потерять. Но в последующие годы я много с ней охотился, но только в незнакомых собаке местах… Надо сказать, что на охоте она как бы забывалась, вела себя по-другому. И тогда мне казалось, что тоска о потерянном человеке оставляла ее. Дина становилась энергичной, пожалуй, даже веселой.
На минуту собеседник умолк, глубоко вздохнул и с грустью закончил:
— Все подчинено законам природы, и собачья жизнь — тоже. Смерть Дины для нашей семьи была большой утратой, а за Машу мы очень боялись. Для ее впечатлительной натуры это было огромное горе.
В утечение о Дине, да и в память о ней, и живет у нас ее сын, и, должен сказать, достойный сын своей матери.
Рассказчик умолк, и в это время кто-то на палубе ударил по струнам гитары и молодой тенор запел:
Набежавший ветерок потревожил чарующий мотив песни. Разбросал его над просторами великой реки.
Мы молчали. Взошла луна, посеребрила длинную дорожку, колеблющуюся за кормой на встревоженной теплоходом воде. И казалось, что наступил тот час, когда природа своей ночной красотой с особой силой тревожит человеческую душу. Голоса людей, звуки шагов по палубе и в салоне становились тише, и только всплески воды за кормой слышались более внятно. И думалось мне, что, великая русская река ведет свой извечный разговор и раскрывает тайны далекого прошлого. Когда-то здесь жил первобытный человек, и он поймал в дремучем лесу зверя, готового броситься на него, но он не смог этого сделать, потому что человек подчинил его своей воле, привел зверя в свое пещерное убежище и приучил к себе. С тех пор прошли тысячелетия, и собака — потомок того зверя, — преданно служит человеку.
Тревожка
Осень затянулась. Ноябрь на исходе, а снега все не было. В такую пору чудесна охота с гончими. Беляк уже белый, а тропа черная. Поднимет собака косого, вот он и катится среди обнаженного леса, как белый шар.
В такое время с Александром Матвеевичем мы и решили попытать счастье. Но чтобы не «растаял» жировой след, направились мы в заячьи места еще до рассвета. В осеннем безмолвии рассвет наступал не торопясь, степенно. Сначала мрак сменился на сутемь, потом на востоке неясно прорезалась белая заря, а неподвижные над нею облака неожиданно покрылись розовым светом. В придорожных кустах нехотя забродил ветерок. Но когда мы миновали речку Тайминку, багрово-палевая заря начала разгораться. Золотоватой пылью покрылись вершины деревьев, и вскоре из-за дальнего леса показался огненный шар… Лучи солнца выплеснулись на белоствольные березы, на рыжие сосны. Лесные запахи, приглушенные поздней осенью, стали сильнее и свежее, а идущий на привязи Иртыш уловил в них что-то знакомое. Он заволновался, тихо заскулил. Наверное, гонец причуял ночной след зайца, и захотелось ему воли, разудалого страстного гона и пробы сил со зверем.
— Ну, вот и пришли, — сказал Матвеич и спустил выжлеца с привязи.
Почувствовав волю, Иртыш встряхнулся и резво пошел в полаз.
Всегда томительно долгим кажется время подъема зверя и, чтобы как-то скоротать его, мы активно помогали выжлецу вытурить зайца с лежки. Я порскаю, а приятель мой выводит замысловатые звуки в изогнутую охотничью трубу. И вскоре мы услышали, как где-то близко выжлец взвизгнул раз, второй, а потом, напав на «горячий след» зверя, загудел, как набат колокола. Зная заячьи повадки, мы поспешили к просеке и неподвижно застыли на лазу. Иртыш тем временем поднятого зайца вел без скола. Голос его постепенно уходил со слуха. Чувствовалось, что заяц старый, идет широко, и гон то приближался, то вновь затихал. Заяц возвращался к лежке, и нам отчетливо было слышно, как гон приближался, а потом сквозь обнаженный лес азартно смотрели, как косой спеет саженками. Секунда, и приклад ружья я вложил в плечо. Вот белый ком выкатил на просеку, но пересечь ее не успел, и после моего выстрела турманом перевернулся через голову. По охотничьему обычаю мы делаем передышку «на крови», наградив Иртыша заячьей лапкой.