К такому выводу склоняет еще одна особенность Макбета, о которой Шекспир не упускает случая напомнить и которая, если не забывать о верованиях его эпохи, имеет прямое отношение к нашему вопросу. Бог, учили теологи, дал своим созданиям бытие, но первородный грех обрекает их жить во времени, подчиняясь закону смерти. Впрочем, ущерб, наносимый смертью, восполняется размножением. С любым рождением жизнь начинается сначала. А раз так, плотское соединение обладает и положительным свойством, оно является актом веры; уклоняться от размножения — грех. Те, у кого нет детей, нет потомства, должны жить с чувством вины. Но это еще не самое худшее. Если такие люди придут к заключению, что небо обошлось с ними несправедливо, не захочется ли им отказать миру, существованию которого они не в силах содействовать, в самом праве на существование? Проклясть Божье творение? Они могут внушить себе, что их преследует дьявол. И жить во власти этой неотступной мысли.
У Макбета детей нет. Были ли они когда-то, а потом умерли, — этот вопрос мог бы что-то значить в драматургии иного рода, но на шекспировской сцене важен только настоящий момент, и тут нет никаких сомнений: этот военачальник, побеждающий в сражениях, любимец своего государя, не имеет потомства по прямой линии и постоянно думает о своей ущербности, он ею одержим. Объявляя, что Макбет станет королем, ведьмы в то же время открывают будущее его другу Банко, чьи потомки также должны взойти на трон. И это приводит в смятение Макбета. «Твои дети станут королями!» — восклицает он. Иными словами: «Не мои». Вполне естественно, что он все время думает об этом, думает с горечью, даже со страхом, ведь король, олицетворяющий Бога на земле, должен, как никто другой, обеспечить своему роду вечную жизнь. «Король умер, да здравствует король!» — возглас, звучащий во всех христианских странах. Что же это за король, если у него нет детей?
Итак, Макбета — это подтверждают и другие сцены трагедии — одолевает тоска, и то же можно сказать о его жене: доказательством служат слова леди Макбет о детях, которых, судя по всему, она когда-то вскармливала грудью. Для нее, говорит она, лучше было бы размозжить голову улыбающегося ей ребенка, чем отказаться от замысла, который она хочет вложить в сердце своего супруга, не смеющего признаться, что он сам думает о том же. Страшные слова, показывающие, что леди Макбет глубоко сожалеет о недоступном для нее или неудавшемся материнстве, что она по-прежнему борется с пережитым когда-то страданием. В ее разговоре с мужем можно даже увидеть тень, отбрасываемую былым несчастьем: именно оно и связывает навсегда эту чету. И преступление, совершенное ими сообща, — субститут ребенка, которого они не смогли взрастить. Еще одна попытка родить нечто, родить вдвоем, но из бесплодия и смерти — вызов природе, которым не искупается, а лишь усугубляется грех; вызов, ведущий их души к погибели, о чем заранее знают ведьмы.
Эти указания Шекспира на то, что прячется за внешним действием «Макбета», очень важны. И, по-моему, их достаточно, чтобы оборванки-ведьмы предстали в ином свете, чем персонажи фантастических сказаний, леденивших кровь воина, который в остальном отличался большой отвагой. Но означает ли это, что злые духи реально существовали в представлениях поэта, заставляющего их являться перед Макбетом, визжать, и хохотать, и говорить, да еще с такой безусловной убедительностью, словно ему самому, Шекспиру, в какие то моменты жизни случалось видеть в тумане смутные силуэты старух и слышать их зловещие речи? Ответить на этот вопрос не так-то просто.
Обратим внимание на то, что старые вещуньи устраивают неудачные роды, выкидыши, подталкивают людей к бездумному и бесплодному блуду; что в котле, символизирующем их поруганную матку, они варят не что иное, как смерть, — все это делает их фигурами, которым постоянные размышления героя о невозможности иметь потомство могут придавать, и особенно в минуты жестокого беспокойства, зримые черты. Отметим к тому же, что ведьмы не возвещают и, тем более, не определяют в будущем ничего, чего уже не рисовал бы в своем воображении, не желал бы сам Макбет. «Ты будешь королем», — говорят они. Но с какой стати эти слова должны были внушить Макбету мысль, что причиной его воцарения станет убийство Дункана, правящего государя? Тот мог бы умереть и естественной смертью, после чего Макбет сменил бы его на троне законным путем. Видимо, сразу же после того, как пророчество прозвучало, вассал, которому оно предназначалось, погружается в мысли об убийстве и даже начинает составлять план. Он явно взволнован, и это бросается в глаза Банко, у которого, впрочем, нет ни причин, ни желания заподозрить что-то неладное. «Отчего ты вздрогнул?» — спрашивает он Макбета. И, обращаясь к ведьмам, почему-то — почему? — подчеркивает, что не просит их милости и не боится их гнева. Он чувствует себя защищенным от злых чар, ибо знает, что в его собственной душе нет ничего дурного. Ему не страшны ловушки, которые, возможно, таятся в их посулах.