— Супчику? Второго?
— Положите мне, пожалуйста, три порции поджарки и тушёные кабачки, одну порцию. Супа не надо. Хлеба не надо. Морс из клюквы? Давайте.
Повариха смерила взглядом длинную стройную фигуру, широкие плечи, обтянутые чёрной водолазкой:
— О, какой хищный молодой человек.
— Вы даже не представляете, насколько, — ответил, с виду, тоже с ноткой игривости, но повариха сразу передумала расспрашивать, новенький он тут или командировочный. Что и требовалось. Отбелённые искусственные кудряшки в сочетании с маслеными глазками, широким лоснящимся лицом и плохо сложенным, непропорционально располневшим телом вызывали у нава примерно такие же эмоции, как столовые приборы из алюминия.
Расплатился, присел за столик к Семёнычу. Недовольно отметил про себя липкий пластик в полосах от грязноватой тряпки, которой тут вытирали. Запустил правую руку в карман брюк, левой почесал кончик носа, прикрывая губы. Прошептал заклинание — в пальцах возникла изящная складная вилка. Достал её из кармана, раскрыл. Попробовал содержимое своей тарелки: "Мясо приготовили свежее, и то ладно. Пожалуй, одного эксперимента достаточно. Буду уходить на перерыв".
Посмотрел на Семёныча: старик с видимым удовольствием прихлёбывал бледно-розовый борщ. Ромига мрачно взялся за свою порцию и очистил тарелку как можно быстрее. Организму нужно топливо, навский желудок переваривает даже гвозди, а изысканные вкусовые ощущения — в другой раз.
От старика не укрылось, как корёжило и воротило Романа от столовской стряпни и обстановки, которые Семёныч искренне считал нормальными. Питаться ассистент, видимо, привык в дорогих ресторанах? Или дома, где на стенах висят портреты прадедов графьёв? Фотограф знавал подобных людей, даже целые семьи, хотя с каждым поколением их оставалось меньше. "Прежние" нередко находили пристанище в науке, в том числе, связанной с экспедициями. Были в "полях" столь же стойкими и неприхотливыми, сколь в городе — щепетильными. Многое в облике и повадках Романа напоминало их, но доставать вилки из пустого кармана "обломки царизма" не умели, факт.
Память с утра подсовывала давнюю историю... Обрывок истории: без начала, конца, ясного смысла.
В апреле пятидесятого в жизнь Семёныча — тогда просто Мишки — ворвалась женщина-стихия, женщина-весна. Зеленоглазая блондинка нечеловеческой красоты. Век не забыть, как она впервые появилась на пороге его фотоателье. Золотисто-зелёный силуэт в лучах солнца, нежный голос, звонкий смех. Назвала себя — Люда. Его стала звать: "мой глупый фотограф".
Он прошёл фронтовыми дорогами. Вернулся живым, хотя и с покалеченной ногой. Чувствовал себя бывалым и бравым. Освоил ремесло фотографа, обустроился на бойком месте. Привык к женскому вниманию, к сладкой возможности выбирать из многих — лучших. Пользовался, чего греха таить.
Люда сама выбрала его, в этом не было сомнений. Снизошла. Даже на пике бурного романа Мишка сознавал: такая невероятная женщина вряд ли задержится рядом с хромоножкой из фотоателье. Наслаждался мигом блаженства. Боялся думать, чем закончится головокружительный полёт на крыльях страсти.
О, как восхитительно, высокомерно улыбалась она, когда глупый фотограф пытался развлекать её простенькими фокусами. Смеясь, обещала научить настоящему волшебству. А он, дурак, верил. Потому что даже с закрытыми глазами видел исходящее от любимой изумрудное сияние. Чувствовал: рядом с Людой душа и тело полнятся буйной, хмельной, свежей, как весенний лес, силой. Невозможное становится возможным. Отвыкнуть от этого потом оказалось труднее, чем утолить тоску по чаровнице.
Она не ушла, как полагается по законам романтического жанра. Их связь закончилась внезапно и странно. Обычный рабочий день фотографа, согретый мыслями о любимой. Он думал о свидании с нею вечером, предвкушал, парил в небесах — и вдруг очнулся обеими ногами на земле. Безум-ную влюблённость будто выключили. И муторное ощущение, памятное с войны. С Людой — беда? Что с его чувствами, второй вопрос, хотя он, кажется, догадался.
Несколько раз набирал знакомый номер. Отвечали чужие голоса. Просил: "Позовите Люду!" Его недоумённо переспрашивали: "Какую?" На попытки объяснить говорили: "Вы ошиблись, здесь такая не живёт!" — и вешали трубку.
Времена были суровые. Слишком яркая внешность, странные слова и поступки Люды запросто могли довести её до неприятностей. "Глупый фотограф" годы спустя помнил свой тогдашний страх: "Пропала зазноба. Заканчивай искать её. Молись, чтобы самого не нашли!"