В железной двери появился светлый квадрат. Показался кулак.
— Тише, перестань шуметь, прибью! — зашипели снаружи.
Павлик сел на койку и с досадой подумал: «Зачем я показываю фашистам свою слабость? Дядюшка Жак говорил: «И у героя бывают иногда минуты слабости, но он должен уметь скрывать это от врага». Правильно! Меня все равно повесят или расстреляют, значит, не стоит притворяться немым. Скажу им прямо: «Я из Советского Союза. Пионер. Был звеньевым звена имени Жанны д'Арк. Это имя мы взяли по совету моей мамы, коммунистки. Она нам все рассказала о героине французского народа. Уже в последнюю минуту жизни, на костре, девушка крикнула палачам: «Все можно сжечь, но не свободу. Свободу не сожжешь, не утопишь, не повесишь! Да здравствует Франция!»
Внизу, у самой койки, вдруг послышался осторожный стук в стену. Павлик замер. Стучали из соседней камеры. Что-то спрашивали, несколько раз повторяя один и тот же сигнал.
Волнение Павлика возрастало. Его беспокойный взгляд рассеянно блуждал по камере, ни на чем не останавливаясь. Он радовался тому, что не один, хотел откликнуться, но не мог.
Сосед, вероятно, догадался, что имеет дело с неопытным заключенным, и умолк. Но спустя несколько мгновений в стене послышался какой-то шум и приглушенный, будто идущий из рупора голос.
— Ки эт ву? — спрашивали по-французски через рупор. — Дит муа, силь ву плэ, ки эт ву?[15]
«Кружка! — понял Павлик, онемев от изумления. — В соседней камере хотят знать, кто я такой. Разговаривают с помощью кружки!»
Он схватил стоявшую на табурете ржавую, с вмятиной кружку, выплеснул из нее воду и, приставив дном к стене, взволнованно ответил: «Же сюи эн гарсон»[16]. С той стороны что-то заклокотало. Павлик подумал, что сосед смеется над его ответом, и поэтому решил больше не отвечать на вопросы. Однако вскоре убедился в своей ошибке.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцать, — отозвался Павлик и в свою очередь спросил: — А вы кто? Сколько вам лет?
— Я мужчина. Мне шестьдесят два года.
«Шестьдесят два, — подумал про себя Павлик. — А дядюшка Жак еще старше. Вот бы взглянуть на этого человека! Какой он: худой, толстый? Добрый?»
В замке заскрипел ключ. Павлик отскочил от койки и поставил кружку на место.
— Выходи! — просунулась в камеру голова эсэсовца.
Павлик вышел в длинный мрачный коридор.
— Руки назад!
Сколько камер! И в каждой из них — люди. Участники. Сопротивления — коммунисты, деголлевцы, социалисты. Главным образом коммунисты из рабочих окраин Парижа.
Павлик вспомнил о напечатанном в «Юманите» письме коммуниста Анри Вьено, приговоренного к расстрелу. Содержание его он выучил наизусть, так как узнал, что автор этого письма тот самый художник, о детстве которого рассказывал дядюшка Жак. «Я, — писал Анри Вьено из тюрьмы, — умираю потому, что люблю жизнь, потому, что хотел, чтобы она была прекрасной для всех. Я покажу палачам, что коммунисты умирают как патриоты, как революционеры». «И я не испугаюсь палачей, — с твердой уверенностью подумал Павлик. — Если останусь жить, вырасту — тоже буду коммунистом».
— Направо! — Эсэсовец толкнул прикладом Павлика в спину. — Живей, живей!
2. Допрос
— Сюда!
Павлика втолкнули в просторный кабинет, стены и потолок которого были задрапированы светло-голубым шелком. Тяжелая хрустальная люстра отражала солнечные лучи всеми цветами радуги.
— Господин капитан, по вашему приказанию арестованный из сорок второй камеры доставлен.
— Хорошо. Вы свободны.
За длинным столом, в мягком кожаном кресле сидел пожилой человек с приятным, располагающим лицом. Львиная седеющая грива, живые глаза за толстыми стеклами пенсне, черный галстук бабочкой, белоснежный воротничок, хорошо сшитый костюм — все это делало его похожим скорее на артиста, дирижера, чем на гестаповца.
— Садитесь, пожалуйста, — указал он на стоявший посредине кабинета стул. — Шэрнэнко, так? Павлык?
Павлик не откликнулся. Его ошеломил вопрос: откуда этот человек знает его имя и фамилию? Жаннетта, Мари Фашон, дядюшка Жак, супруги Бельроз — нет! Они французы. Они не могли его предать.
Человек с львиной гривой поправил пенсне и наклонился вперед.