В коридоре зазвенели ведра, захлопали кормушки. Настало утро. Разносили завтрак. Мутное, безвкусное варево, кусочек хлеба из свеклы и перемолотых древесных опилок.
Решетка совсем посерела. Где-то уже светит солнце. Люди радуются ему. А в Пятихатках оно взошло еще раньше. Стены домов порозовели, трава засверкала блестками утренней росы. Оттуда уже давно прогнали фашистов. Девочки играют в классы, мальчики — в футбол. Вася Охрименко — вратарь. Он, наверное, часто вспоминает его, Павлика, и говорит: «Павлик Черненко— вот это был вратарь! В самый критический момент он вел себя спокойно».
Хлопнула кормушка.
— Эй, кружку! — закричал из коридора раздатчик.
Павлик молчал. Он был не в силах встать. Даже голову поднять не мог.
В коридоре кто-то засмеялся:
— Оставь его. Шульц напоил его на целую неделю.
О койку ударился и отскочил на пол кусок хлеба.
— Жри, не то Шульц подумает, что голодовку объявил.
Голодовка… Дядюшка Жак рассказывал, как французские коммунисты однажды объявили в тюрьме голодовку. Три дня никто не прикасался к пище. Когда об этом узнали на заводах, рабочие забастовали в знак солидарности с политическими заключёнными, Тюремное начальство испугалось и немедленно согласилось на все требования арестованных.
Что это за смех в соседней камере? Он перекатывается, как морские волны, и снова отступает. Заключенные смеются громко, дружно. Тихо — и снова смех. Что там происходит? Что могло вызвать такой смех у измученных голодом и пытками, обреченных на смерть людей?
В стене неожиданно заговорил рупор:
— Здравствуй, сынок! Шульц вызывал тебя сегодня?
— Вызывал, — ответил Павлик.
За стеной стало тихо. Никто больше не смеялся.
— Выдержим?
— Выдержим, — ответил Павлик.
— Верим. Спасибо тебе от всей камеры.
Павлик радостно улыбнулся и подумал: «Приятно, когда в тебя верят такие люди».
В тот же день к нему в камеру пришла еще большая радость: кто-то подсунул под дверь записку. Он слез с койки и подполз к ней. Записка была от Жаннетты. Она писала: «Мужайся. Мы тебя не забываем».
Глава шестая
1. Тюремная уборщица
Всю ночь Жаннетта провела в очереди за картофелем. А утром, вернувшись домой, она не застала дядюшки Жака.
— Где дядюшка Жак? — встревоженно спросила Жаннетта.
— Ушел, — ответила мать. — Он должен был уйти.
— Ушел? Совсем?! — встрепенулась Жаннетта. — Что же теперь будет? Дядюшка Жак обещал помочь освободить Павлика и ушел. Выходит, он меня обманул? — Она горько заплакала.
Мать подошла к ней, хотела что-то сказать, но Жаннетта отстранила ее рукой и еще громче зарыдала.
— Вы все обманщики! Все! А дядюшка Жак самый большой обманщик!
— Жаннетта, — не на шутку рассердилась мать, — как ты смеешь так говорить о дядюшке Жаке?! Да знаешь ли ты, кто он? Вот уже пятьдесят лет, как этот человек не щадит жизни своей ради тебя, ради меня, ради всего нашего народа.
Жаннетта поняла, что сгоряча сказала глупость. Ей стало стыдно. Помолчав, уже совсем другим тоном спросила о том, что ее больше всего волновало: что же будет с Павликом?
Мать ничего не ответила. Она время от времени бросала на Жаннетту сочувственные взгляды, потом и в ее глазах показались слезы.
— Ты что-нибудь узнала о нем? — обняла Жаннетта мать. — Скажи, они не убили его, нет? — дрожащим голосом спрашивала она.
Мари Фашон отрицательно покачала головой. Он жив, но ему тяжело. Очень тяжело. Его мучают; бьют. От него требуют сведений о подпольщиках, о немецком солдате Рихарде Грассе. Он молчит. Молчит. Он ведет себя, как взрослый, как настоящий коммунист. Такой никогда не выдаст товарища. Недаром дядюшка Жак говорил о нем: «Это орленок. Он родился и рос в стране, где люди живут с расправленными крыльями».
Жаннетта могла гордиться своим другом.
— И от меня гестапо ничего бы не добилось, — твердо сказала она. — Веришь?
— Верю, — отозвалась Мари Фашон и добавила: — Позавтракаем, и ты пойдешь со мной.
— Куда, мама?
— К одной знакомой. К той, которая обещала передать твою записку Павлику.
Уборщица тюрьмы жила в предместье города, Мари Фашон с Жаннеттой добирались к ней почти целый день. Наконец остановились у маленького облупленного домика с трещинами в стенах. На крыше, напоминавшей плохо очищенную от чешуи рыбу, тут и там торчали отдельные черепицы. Не тронутой временем осталась одна лишь башенка с петушком на острие шпиля.