— Прошу тебя, не иди, — продолжал умолять Бельроз.
Павлик глядел на него, а видел другого француза — дядюшку Жака. «Главное, Павлик, — это верить в свои силы, — говорил он ему. — Когда вырастешь, то будешь вспоминать об этом поручении Коммунистической партии с величайшей гордостью».
— Он тебя убьет!
Павлик уже не обращал никакого внимания на раздирающие душу вопли шофера. Он медленно, не спеша приближался к Шульцу. Он глядел на палача в упор. Смело, с необычайным упорством.
— Не бейте его! — .бросился Бельроз к Шульцу. — Пожалейте, он еще ребенок!
— Ребенок? — ядовито переспросил гестаповец. — Как бы не так! Вы — дитя, а Шэрнэнко уже зрелый и очень опасный большевик.
— Умоляю вас, господин капитан, пожалейте мальчика, не бейте его!
Шульц разразился злобным смехом. С каким-то ожесточенным удовлетворением он начал потирать руки. Он вовсе не собирается бить мальчишку. У него есть более радикальные меры воздействия на русский характер!
Гестаповец схватил Павлика за руку, всунул его пальцы в щель чуть приоткрытой двери, затем изо всех сил начал тянуть дверь к себе. Лоб Павлика покрылся испариной. Трудно, немыслимо переносить такую боль. Но он сцепил зубы и молчал.
2. Голодовка
Утром, ровно в шесть, охрана начала выводить заключенных в уборную. Сначала повели «спаренных», скованных по два человека одной цепью. Проходя мимо камеры Павлика, они, как всегда, замедлили шаг, чтобы лязг цепей не мешал им услышать, что делается по ту сторону железной двери. Некоторым удалось усыпить бдительность шедших сзади гестаповцев и заглянуть в «волчок». «Спит или нет?»
Павлик не спал. Он думал. Думал о том, почему Антуан Бельроз не выдержал пытки, выдал товарищей, а коммунист Анри Вьено, письмо которого было напечатано в «Юманите», не испугался палачей и умер как патриот, как революционер.
Война, горе, трудности делают детей взрослыми. Действительность, с которой Павлик сейчас столкнулся, превратила его в зрелого человека, имеющего уже определенные взгляды на жизнь, собственные суждения. Почему шофер Бельроз испугался палача, а Анри Вьено умер героем? Они ведь оба ненавидели фашистов. Потому, ответил себе Павлик, что один из них был сильный, другой слабый. Человек силен тогда, когда знает, чего хочет, когда верит во что-то, твердо верит. Когда любит жизнь, хочет, чтобы она была прекрасной для всех. Во Франции до войны, рассказывал дядюшка Жак, было много партий. Почему же все они, как только гитлеровцы захватили страну, рассыпались, а члены их попрятались, как мыши по норкам? И лишь одна Коммунистическая партия не испугалась и с первых дней оккупации подняла французский народ на борьбу с врагом? И еще: почему у нас в стране победили коммунисты, Ленин?
Однажды отец Павлика пришел домой взволнованный и рассказал, что его приняли в кандидаты партии. «В кандидаты? — удивился тогда Павлик. — Почему не в члены?» Отец ответил: «Это испытательный срок, понимаешь? За это время я должен доказать, смогу ли я быть достойным членом партии, самой передовой, самой сильной и самой преданной интересам рабочего класса всего мира». Как правильно сказал тогда отец: здесь, в Париже, есть много, очень много патриотов, но преданней коммунистов нет! Их расстреливают, вешают, а они не склоняют головы. Каждый день Павлик слышал звон цепей в коридоре и не сомневался, что среди этих заключенных больше всего коммунистов. Он их не видел, но, перестукиваясь с ними, знал все, что происходит в камерах. Об одном он только не знал и не догадывался: не знал он, что тюрьма объявила голодовку в знак протеста против неслыханного издевательства Шульца над ним, Павликом.
Трижды в день громыхали кормушки камер: надзиратели приносили завтрак, обед и ужин. Они уговаривали заключенных принять пищу и не раздражать капитана. В ответ на это с утра до позднего вечера с этажа на этаж перекатывались «Марсельеза», «Интернационал» и русская «Катюша».
Это окончательно взбесило Шульца. Он то и дело подходил к глазкам камер и орал: «Я вас всех перестреляю! Дьяволы, сейчас же отмените голодовку!» Заключенные смеялись. Они в один голос требовали прекратить пытки при допросе Павлика, оказать ему срочную медицинскую помощь и перевести в общую камеру. Гестаповец с пеной у рта кричал: «Нет! Не будет по-вашему!» Тогда в двери, в кормушки летели табуреты, столы, тумбочки, параши…