Знаешь, я так думаю - это страх постоянный мне душу выел. Страх и ожидание. Больше же ничего в жизни и не было, если разобраться. Все бабы, как бабы - с мужьями в кино, в гости, в театры ходят. Или не ходят. Тогда ругаются. Я на работе сотрудниц слушала как-то, а они жалуются: мой, говорит, весь день у телевизора просидел; а вторая плачется, что ее муж все выходные что-то там мастерил, а ей - полслова в полчаса. Я слушаю их, а сама думаю - Боже, Боже, они хоть понимают, как счастливы?! Нет, не понимают. А я не то что в выходные, я Костьку рожала одна! Мать в командировку умотала - она всегда была женщина самостоятельная и внука не хотела. А Миша... ты понимаешь государственное задание, оно же превыше всего. Долг, честь и прочее... И вот мне подруги одеяло принесли, потому что мамочка чемодан с пеленками разгрузила, с собой забрала - он самый удобный в доме был. А пеленки в шкаф засунула, и они их найти не смогли... Так, сиротами и поехали домой.
Вот тогда, Ниночка, я вдруг поняла, что во мне что-то сломалось. Не плакала, не скулила, нет. Наоборот, веселая такая злость поднялась: а я чем хуже других?! Когда Костику год исполнился, папа наш приехал. Целую я его, в глаза заглядываю, и страшно становится. Чужой, совсем чужой человек. Слишком долго его не было.
Сперва я переживала сильно. Последней сволочью себя чувствовала, предательницей. Он там, где-то, свою кровь проливает, а я тут любить его не могу. Его убить могут в любую минуту, а у меня самая серьезная проблема - это пеленки. Только подобный аутотренинг мне ничуть не помог.
Устала я. Понимаешь?
Устала.
И никто в этом виноват не был: ни он, ни я. Только вот что я осознала - не такая уж я и негодная и пропащая. Не война ведь. Он же где-то летает, где-то. И какое мне до этого дело, в сущности? Сколько я его потом просила, даже на колени становилась. Мишенька, умоляла, ангел мой, да брось ты свою винтокрылую авиацию! Да поживи же как человек, и нам с Костькой дай жить! И в компьютерах разбирался, и в технике - столько дел для него на гражданке было. И друзья его к себе звали - друзей много всегда было, для друзей он ровно святой - и в институт, и в КБ, и после - когда уже рынок наш перекошенный образовываться стал - приезжал бывший его сослуживец на таком автомобиле, что я, Ниночка, просто ахнула. Я по натуре человек не завистливый, без машины обошлась бы - но на одной картошке свихнуться можно. И сильнее всего раздражает эта дикая нестабильность. Не то что там нищие или хотя бы за чертой бедности, нет, конечно. До такого свинства еще не доходило. Но то густо, то пусто - да что я тебе-то это рассказываю? Будто ты иначе живешь... Словом, жить могли, как баре. И покой был бы, вот что главное. Покой и уверенность, что не одна, что с мужем, что живой он. Может, любовь бы и вернулась...
Нет! Не захотел. Он, видите ли, без этого уже не может.
И я, Ниночка, тоже уже не могла.
Пятнадцать лет из жизни вычеркнуто... Помнишь, в школе когда-то тряпкой с доски мел стирали, и оставались такие белые, грязные разводы? Вот и у меня подобное же ощущение от прошлого - одни мутные разводы на черном фоне. И то, что его не стало, это другое, чем просто вдовье горе.
Да, плакала, как ненормальная. Все глаза выплакала, это правда. Глупо все как-то получилось.
Он когда из дому выходил в тот день, мы переругались страшно. В усмерть, можно сказать. Им который раз денег вовремя не дали: так, кинули, как кость, какую-то часть. Ну, меня и разобрало, высказалась я. Чего греха таить - не впервые, конечно. И не в десятый раз, и не в сотый. Самой противно, Ниночка, а остановиться не могу. Так мне это осточертело все! И я ему напоследок сказала: зачем, говорю, летите вы с Жоркой? Да мужики вы или нет?! Скажите, что пока денег не дадут, пусть сами летают. Я же не слепая, я же видела, какая шуба у доченьки их Чубатого, а о жене его я вообще не говорю - вся в бриллиантах ходит, как Элизабет Тейлор. А я копейки считаю от зарплаты до зарплаты...
Господи, прости меня грешную - снова завелась. Извини, Ниночка. Это беспросветное и непреходящее. Кажется теперь, что я родилась с этими проблемами. И все мечталось, что вот потерпим чуть-чуть, а после жить станем; вот потерпим, а потом лучше будет. Куда нам - жизнь к середине подошла, если не две трети проскочило, а воз и ныне там.
Словом, разругались мы. Он мне кричал, что я меркантильная, скупая, глупая. Что я его всю жизнь давлю, и сына испортила. Да что теперь-то вспоминать худое?! Сама, небось, знаешь, что сгоряча кричат. Но только я увидела вдруг, что и он от меня устал. Что и правда, кроме этих вертолетов и боевых действий, в его жизни нет ничего стоящего. Что я... Словом, страшно сказать, дорогая моя, но это даже к лучшему, что его не стало. На развод мы бы не решились по многим причинам, а так - и ему лучше, и мне. Он много раз повторял, что хотел бы умереть в небе, чтобы... Миша не говорил, почему, но я догадывалась: он себя в душе чувствовал как бы архангелом Михаилом - тоже воин, тоже крылатый.
Хоть одна его мечта сбылась.
А мне нужно свою жизнь устраивать, пока я вовсе не выстарилась и не стала похожа на чучело. Ты не смотри на меня, Ниночка, такими глазами. Я не жестокая, не подлая - это меня жизнь такой сделала; суровая наша действительность. И Костику еще жить и жить, мне о нем думать нужно. Теперь только он у меня и остался из всех близких.
Конечно, Миша погиб как герой, но я тебе скажу по секрету - лучше бы они с Жоркой этот вертолет угнали да американцам передали. Может, их там бы оценили по достоинству; денег бы отвалили, звание серьезное. И работали бы себе в свое удовольствие на своих обожаемых вертушках. Эх, порядочность наша, российская! Героизм! А на кой он сдался?!
Мне вот пенсию назначили - кот наплакал.
Зато орден принесли в коробочке. И грамотку. Я в рамочку взяла и на стенку повесила.
Костик очень отцом гордится...