После того как Зайцев описал под диктовку первую встречу, майор протянул еще несколько листов, и они продолжили работу.
В процессе диктовки Скуратовский постоянно вставал, ходил взад-вперед по комнате, затем опять садился и выдумывал все новые и новые эпизоды. А Зайцев все строчил и строчил…
Наконец, общими усилиями, они описали еще две несуществовавших беседы. Иван расписался, а майор с облегчением, положив листы в папку для бумаг, вздохнул, достал носовой платок и вытер со лба пот.
— Молодец! — похвалил он Ивана. — Такую большую работу проделал! Видишь, и беседы есть, и антисоветские высказывания, и даже контрпропаганда! Словом, налицо хорошая профилактическая работа!
— Да, но только я как-то нелепо выгляжу, — возразил Иван. — Получается, что Туклерс — этакий буржуазный экономист или политолог! А я, вроде, как бы глупый, не умеющий спорить, школьник!
— Так и должно быть, мой друг, — улыбнулся Скуратовский. — Мы ведь пишем правду, а против нее не попрешь!
— Но ведь беседы-то не настоящие?!
— Никогда так не думай! В конце концов, разве мысли, которые записаны, не принадлежат Туклерсу? Мы, правда, их подредактировали. Но ведь он и в самом деле мог все это сказать!
— Возможно, и мог, но…
— Никаких «но»! Записана правда и все, на этом точка!
— Так что, мы и дальше будем записывать такую «правду»? — удивился Иван.
— Ну, это от тебя зависит. Сможешь сам составить содержательные донесения, значит, я не буду вмешиваться. Не сможешь — я окажу необходимую помощь. Ничего, не огорчайся, это только поначалу кажется трудно. Постепенно привыкнешь, а там и всему научишься. Начнет работать фантазия, появится собственный эпистолярный стиль. Через работу такого рода прошли многие советские писатели. Читаешь иногда книги некоторых наших писателей и восхищаешься, какой талант взлелеян органами КГБ! Словом, у тебя еще все впереди. Понятно?
— Да, Владимир Андреевич, понятно, — вздохнул Иван.
— Тогда встретимся, — Скуратовский поглядел на календарь, — четырнадцатого ноября в это же самое время. Устраивает?
— Да.
— Запомни все то, что мы говорили про Балкайтиса, — нахмурил брови майор. — Постарайся встретиться с ним и поговорить. Это во много раз важней бесед с Туклерсом. Конечно, и его не следует оставлять без внимания. Но все же Туклерс нами уже порядком разоблачен. А вот на Балкайтиса собрано всего пять-шесть донесений. Так что имей в виду!
— Хорошо!
Прошло еще несколько дней. Уже уволились в запас две партии старослужащих воинов. Как-то незаметно, без шума, исчезли сержант Смеляков и замкомвзвода Погребняк. А сразу же после праздников, на вечерней поверке, уже сержант Лазерный принимал рапорт дежурного по роте. Когда стали объявлять фамилии уволенных солдат, оставшиеся «старики» заорали: — Уволен в запас!
В последнее время «деды», как называли «стариков» после издания приказа министра обороны об увольнении, совершенно опустились. Они редко появлялись в общем строю на поверке и обычно выкрикивали свои «я!» из спального помещения, или вообще за них отвечали «молодые». Как-то забылся ритуал объявления после отбоя количества оставшихся служить дней. Гундарь больше не залезал на тумбочку и не кричал славословий в адрес увольняемых…
Зайцев в свободное от работы время продолжал пребывать в штабе и редко появлялся в казарме. От товарищей он узнавал о последних событиях, в частности, о том, что «деды» перестали ходить на работу и беспробудно пьянствовали…Но серьезных нарушений в подразделении не случалось. По крайней мере, высшее начальство ничего не знало о попойках солдат, а Розенфельд делал вид, что не замечает происходившего, ибо командовать обнаглевшими «громилами» он уже не мог: они вышли из повиновения. Еще благом было то, что не случалось ни пьяных скандалов, ни драк. Иногда до спального помещения доносились из каптерки пьяные крики и обрывки песен, но спавших солдат «деды» не трогали. Постепенно стали появляться и новые воины — «молодежь» из учебного батальона. Ими сразу же занялись новые «старики» и «черпаки», и жизнь стала входить в прежнее русло. Любопытно было смотреть во время поверок на «молодых» солдат. С первого взгляда они казались такими робкими и наивными. Даже, пожалуй, жалкими. Зайцев помнил о своем появлении в хозяйственной роте, о первой вечерней поверке.
— Ну, что ж, — думал он, — теперь и мы повзрослели на полгода. Пришла и наша смена.