Кредос уже ни на кого не смотрел. Если он видел что-нибудь, то только море.
— Испанский корабль идет по одному из самых ласковых морей мира. Он идет по большой дороге. Дети рассмеялись бы два года тому назад, если бы им сказали, что здесь можно встретить пиратов. А мы сейчас куда больше одиноки, чем Дон-Кихот. История привела нас на большую дорогу, по которой идут все нации и на которой мы одиноки. У нас есть один только друг, но его корабли не ходят по этому морю.
Кредос теперь обращался только к матросам.
— Так что же, это наша вина? Мы были чуть ли не последними в Европе, а теперь вам, майор Андрес, стало страшно быть первым, потому что плата слишком дорога? Вы думаете, они — англичане, французы, даже итальянцы и немцы — уйдут от нашей судьбы? Вы думаете, где-нибудь найдется спокойное озеро, мирное небо? Вы думаете, что Франко родился в Испании, а не в Италии или в Германии? Вы думаете, можно было бы оторвать нашу судьбу от путей всего мира?
Каждый народ получает одиночество в наследство как тяжелую болезнь и старается изжить его. Когда-нибудь это удастся, потому что пути пересекаются все чаще. Народы соединятся, а не расползутся, чтобы стать добычей фашизма, и вы это увидите.
Вы уверены, что Сервантес верил в безумие Дон-Кихота? Я уверен в обратном. Ему пришлось поразить Дон-Кихота безумием, потому что в его время правда не могла восторжествовать.
Мои статьи — это заклинания? Значит, я их плохо пишу. К несчастью, я не Сервантес. Я делю землю, которую отбирают фашисты? Матросы, если среди вас есть крестьяне, скажите: была ли испанская земля когда-нибудь вашей? Я делю не чужое, а ваше, отнятое у вас. Я мерю нашу старую землю, чтобы однажды вы собрались, каждый в своей деревне, и сказали; «Хосе, это будет твое, Хуан, — это твое». И помните: культура — это тоже родная земля, и родная земля — это культура. Твое, потому что наше. Этому учит культура, и Сервантес наш, как земля.
Внезапно начали гаснуть огни. Погасли один за другим фонари, лампочки на реях, потом погасли огни на носу и на корме. Помощник капитана тихо сказал:
— Мы повернули. Мы идем уже к испанскому берегу. Надо слиться с ночью.
— Мы идем к испанскому берегу, — повторил Кредос. — Мы уходим от Испании и возвращаемся к ней.
Он не видел окружающих, но слышал, что они не двинулись с места.
— Еще не раз мы уйдем от Испании, по чужой воле чаще, чем по своей. Возвращение будет еще мучительнее, чем это. Не надо обвинять друг друга. От этого возвращение может только затянуться.
Глаза привыкли к темноте. Не было видно моря за бортом, но звезды стали ярче. Миллионы звезд.
— Я боюсь, что вы не поняли меня, друзья, — тихо сказал Кредос. — Так трудно говорить…
Он шагнул и обратился к матросу, лица которого он не различал:
— Вы не сердитесь на меня?
Матрос долго молчал. Потом он сказал еще тише, чем Кредос:
— Если трудно говорить, понимать тоже трудно. Но мы вам очень благодарны.
Капитан отдал какую-то команду в рупор.
— Извините, — сказал матрос. — Мы пойдем поднимать испанский флаг.
Фашистские самолеты шли низко и медленно. Это было лучшее время для них — рассвет, когда солнце еще не вышло на небо, не проложило сияющей дороги, но свет делает четким все, что на поверхности воды.
— Авиация! — крикнул дозорный. — Фашисты!
— Вижу, — отозвался капитан. — Спокойствие!
Капитан не спал обе ночи и не прилег днем. Лицо его осунулось, глаза горели. Он вызвал помощника.
— Где беременная? — спросил он.
— В моей каюте. Спит, наверное. Мы долго разговаривали.
— Я видел. Пусть спит. Где остальные?
— Кто спит в трюме, кто на палубе.
— Палубных разбуди и отведи в трюм. Команде занять места по тревоге. Тревоги не дам, чтобы не будить беременную.
— Есть, капитан!
На лесенке помощник столкнулся с «Цыганом».
— Иди в трюм, — сказал помощник.
— Мальчик, — ответил «Цыган», — не учи старших. Гони туда ночных болтунов.
— Ты бы, правда, ушел, — пробурчал капитан.
— Тут самое безопасное место, — спокойно ответил «Цыган». — Ничего на нас не обвалится.
— А мачта?
— Не полезу же я на мачту!
«Цыган» впился в бинокль.
— Пять, — сказал он. — Два истребителя, три бомбардировщика. Итальянцы охраняют немцев: «фиаты» и «юнкерсы». Боятся все-таки летать без охраны.
— Пассажиры в трюме, команда в укрытиях. Стрелять нам нечем, надо только уберечь пароход. Так люди и расставлены.